Танки возвращаются в бой
Все это время, начиная с 27 февраля, группировка наших войск почти не изменялась. Войска продолжали сохранять боевые порядки, рассчитанные на наступательные операции. Глубоко эшелонированных резервов не было. Штабы располагались скученно вблизи переднего края; Военный совет и штаб фронта со всеми органами управления находились в 40 километрах от передовой, не имея надежных укрытий даже для узла связи. Это позволяло противнику держать под наблюдением и ударом наше месторасположение.
Всем, даже мне, совсем не умевшему тогда разбираться в оперативных вопросах, было ясно, что скученность вблизи переднего края, в узкой горловине полуострова, чревата неприятностями, если гитлеровцы предпримут наступление.
Войска к обороне не готовились. Еще в середине марта полковник Леошеня, проверявший ход оборонительных работ на Керченском полуострове, в своем докладе начальнику штаба инженерных войск Красной Армии генерал-майору Галицкому сообщал о том, что оборудование позиций Турецкий вал проводилось медленными темпами и без контроля. Подготовка не менее важных оборонительных позиций Керченского обвода велась из рук вон плохо. Инженерная подготовка войск первого эшелона заслуживала самой низкой оценки.
Чем объяснялись эти вопиющие недостатки? Конечно, не только плохим руководством начальника инженерных войск фронта полковника Смирнова. Главное заключалось в том, что Военный совет и, в частности, Мехлис считали, что войска не должны думать об обороне, так как это, мол, не способствует укреплению боевого духа. Эта «философия», по существу, выражала военную неграмотность и непонимание специфических условий фронта.
Как-то генерал Вольский пришел от Мехлиса — в какой [75] уже раз! — крайне расстроенным. Приглядевшись к хмурому лицу генерала, Соломко спросил:
— Есть новости, Василий Тимофеевич?
— В том-то и беда, что все идет по-старому, — ответил Вольский. — Сейчас я опять был у Мехлиса, осторожно намекнул ему на скученность боевых порядков и прочие недостатки.
— И что же?
— Как всегда. Вспылил и стал поучать. Не верите, говорит, в силу наших войск, хотите только обороняться, а не наступать. У нас, мол, больше тысячи орудий на двадцать километров фронта и танки есть, а вы намерены отсиживаться за укреплениями.
Вольский нервно передернул плечами и грустно добавил:
— В общем, попал я в число оборонцев. А какие у нас силы на переднем крае и как укомплектованы, — это Мехлиса, видимо, мало интересует.
— Да-а, — протянул Соломко. — Штабы наши тоже два месяца стоят, не меняя положения, и при первом же ударе немцев все полетит к черту, войска лишатся управления.
Я присутствовал при этом разговоре и решил высказать свои соображения:
— Настроение в войсках неважное. Люди утомлены бесплодными атаками без должной подготовки. Стали свыкаться и с неудачами, и с потерями. Вот, например, в бригаде Калинина...
И я рассказал обо всем, что видел в бригаде в последний раз.
— Калинин уже три раза оставался без материальной части и не выводился на доукомплектование. Третий месяц сидит за высоткой. Сходит в атаку, потеряет танки и возвращается в свою щель под танком, или в халабуду, как он выражается. А Скорняков? После первого же боя остался с шестью машинами и пополнялся только за счет ремонта. Если немцы полезут на нас — дело дрянь!..
— Ну вот, вы еще накаркаете, — грустно пошутил Василий Тимофеевич. — Если такое скажете Мехлису, вас разжалуют.
— А меня уже чуть не разжаловали однажды.
— За что же? [76]
— За собственное мнение в технических вопросах.
— Да ну?.. Расскажите!..
— Помните, я как-то докладывал, что в Новороссийске остался танк из бригады Вахрушева. Об этом доложили наверх. Оттуда приказали отправить в Новороссийск ремонтную бригаду с новым двигателем, чтобы восстановить машину, так как моряки не сумели погрузить на корабль этот танк.
— А вы? — выжидающе сощурился Вольский.
— Стал доказывать, что это пустая затея. Зачем везти двигатель за море, если за несколько часов его можно поставить на любой танк, ожидающий ремонта в войсках.
— Резонно, — согласился Вольский. — Что же было дальше?
— Пообещали послать меня ротным командиром.
— Испугались небось?
— Не очень. Просто ответил, что я — инженер, ротой командовать не могу... А насчет мотора, который хотят везти в Новороссийск, остаюсь при своем мнении. Через несколько дней я погрузил злополучный танк на канонерку и доставил в Камыш-Бурун.
— Без подъемного крана?
— Да. Вытянули машину тягачом на пирс, а потом затолкали на палубу при помощи бревна.
— И избежали разжалования? — усмехнулся Вольский.
— Обошлось!
...Как-то в первой половине апреля, вернувшись из штаба фронта, Вольский удовлетворенно сообщил:
— Наверно, новый начинж все же убедил начальство форсировать оборонительные работы. Подписано распоряжение об оборудовании укрепрайона.
Новым начальником инженерных войск стал генерал-майор Хренов.
— Энергичный и настойчивый мужик, — охарактеризовал его Вольский. — И дело, видать, знает неплохо. Прибыл из Севастополя. Сейчас берется за оборудование укрепрайона на Ак-Монайоких позициях. Форсирует работы и по оборудованию Турецкого вала. Только станет ли ждать противник? Ну да будем рассчитывать на лучшее. [77]
Вольский начал расхаживать по комнате, о чем-то думая.
В двадцатых числах апреля Крымский фронт перешел в оперативное подчинение Главкома северокавказского направления Маршала Советского Союза С. М. Буденного. В эти дни немцы усилили авиационную обработку наших позиций, и нам, честно говоря, стало почти невмоготу. С раннего утра и до поздней ночи Керченский полуостров буквально содрогался от взрывов авиационных бомб. Везде поднимались, как смерчи, черные столбы вздыбленной земли и дыма. Десятки фашистских самолетов непрерывно пикировали и бомбили чуть ли не каждый квадратный метр площади. Истребители обнаглели до того, что снижались и обстреливали из пулеметов любую, попадавшую в их поле зрения, цель.
Семисотка фактически стала теперь центром восстановительных работ: все сосредоточившиеся неподалеку танковые части свозили сюда поврежденные машины. Сюда же мы перебросили роту технического обеспечения из бригады Калинина, ремонтников бригады Синенко, организовали сборный пункт аварийных машин 51-й армии. Другой СПАМ был создан в районе Парпачь для 44-й армии.
Немецкие бомбардировщики и истребители до десятка раз в день налетали на Семисотку, бомбили ее, поливали пулеметным огнем. Только возьмутся ремонтники за работу, как уже звучит предупреждающая команда: «Воздух». Чертыхаясь и проклиная фашистов, слесари, сварщики, кузнецы, иногда даже не дожидаясь конца налета, снова бежали к своим машинам. На каждом ремонтируемом танке они установили пулеметы «по-зенитному» и, не прекращая работ, отбивались от истребителей. Старший политрук Морозов то хлопотал по хозяйству, то влезал внутрь танка и разряжал по фашистским самолетам диск за диском. Своим примером он вдохновлял окружающих.
— Вот это комиссар! — уважительно говорили бойцы.
Работали не только здоровые, а и раненые. Самым страшным считалось ранение рук — тут уж, хочешь не хочешь, приходилось уходить в медсанбат...
Доставка запасных частей по воздуху совершенно [78] прекратилась. Основным и теперь единственным источником снабжения стали безвозвратные потери, представляющие собой железный лом. Рискуя жизнью, солдаты пробирались к сгоревшим и подбитым танкам, снимали там все пригодные детали и перетаскивали их в мастерские.
— Мы теперь сами и снабженцы, и мастера, и разведчики, — отшучивались они, возвращаясь из очередной вылазки.
И в этих шутках было много горькой, трудной правды.
Ремонтникам танковых бригад пищу обычно доставляли из частей в термосах. Сейчас из-за налетов начались перебои и с питанием.
Постепенно стали разъезжаться наши верные друзья и помощники. Недавно мы проводили специалистов Кировского завода, так много сделавших для нас. Правда, они оставили ценное наследство — «агрегатный цех» на полном ходу, о котором я уже рассказывал. Несколько наших мастеров, переняв опыт кировцев Полуротова и Луценко, стали под руководством командира взвода Головченко самостоятельно ремонтировать самые сложные агрегаты.
Еще усерднее трудились «штатские» мастера из Тбилиси — Кананов, Аветисов, Шабунин, Титаренко, Манукян и их товарищи. Однако они не могли оставаться у нас до конца войны! Все мастера прибыли к нам только на месяц, но работали уже третий срок. В последних числах апреля Манукян от имени всей группы попросил разрешения вернуться к месту службы.
— Товарищ начальник, отпускай на производство, все наши просят, — смущенно сказал он. — Здесь Т-26 совсем мало осталось. Значит, и мы не нужны. Свои справятся. А в Тбилиси будем капитальный ремонт делать. Для вас же!
Я доложил обо всем Василию Тимофеевичу и на следующий день сердечно распрощался с замечательным коллективом. Сотню танков вернули они в строй за это время. Некоторые машины по 2–3 раза проходили через их руки и снова возвращались в бой.
Командование высоко оценило самоотверженный пруд тбилисских ремонтников. Электрику М. О. Аветисову, слесарям-монтажникам Ф. М. Шабунину и С. С. Кананову, [79] слесарю И. М. Титаренко и другим были вручены правительственные награды.
Место рабочих 13-й базы заняли выпускники Саратовского танкового училища — квалифицированные воентехники коммунисты Скрыль и Дыба, комсомольцы Игонин, Кафтайлов, Анферов, Горячкин. Да и кадровые солдаты и сержанты уже прошли отличную техническую и боевую выучку.