Танки возвращаются в бой
Каждый фронтовик хорошо знает, что такое «солдатский вестник», или «солдатская почта». Услыхал солдат какую-нибудь реплику командира, узнал новость от связиста, поделился с товарищем догадками — и пошел слух из подразделения в подразделение, из части в часть. По пути он обрастает новыми деталями, правда переплетается с вымыслом, наблюдения подкрепляются логичными рассуждениями и выводами, — и вот уже бойцы почти безошибочно угадывают ближайшие события.
К сожалению, «солдатская почта» иногда становилась добычей вражеской разведки.
Во второй половине февраля 1942 года в наших частях стали все чаще открыто поговаривать о готовящемся наступлении. А 23 февраля немцы сбросили над Ак-Монайскими позициями, в районе Огуз-Тобе и Киет, листовки, в которых похвалялись, что знают о предстоящем наступлении русских. Стало ясно, что один из важнейших элементов успеха операции — внезапность — уже утерян. Однако подготовка к боям шла своим чередом.
Ремонтники старались вовсю и к началу наступления, к 27 февраля, вернули в строй все танки, которые можно было восстановить в полевых условиях. Инженеры и техники еще и еще раз проверяли каждую машину. Механики-водители придирчиво ощупывали гайки, шплинты, заводили и глушили моторы... Все находились в том повышенно возбужденном состоянии, которое обычно охватывает людей перед боем. Однако возбужденность вовсе не превращалась в нервную суетливость и горячку. Работы велись организованно и четко, танкисты выглядели подтянутыми, уверенными. В этом я с удовлетворением убедился, побывав в бригадах. Усилия бойцов и командиров, словно маленькие ручейки, вливались в одно большое русло, имя которому — боеготовность.
В 40-ю танковую бригаду Калинина я приехал вместе с капитаном Толмачевым. У машин напряженно трудились люди. Заместитель командира бригады по технической части военинженер второго ранга Горячев, [23] помощники комбатов и механики-регулировщики скрупулезно осматривали танки, проверяли заправку, укладку, инструктировали водителей. Мы поняли, что за людей можно быть спокойными — никто не подведет. А вот как покажут себя в бою машины?..
Лавируя между капонирами, в которых были укрыты танки, выползла «эмка». Из нее вышли заместитель командующего 47-й армией по автобронетанковым войскам полковник Дубовой и его заместитель инженер второго ранга Захаров. Сразу бросилась в глаза озабоченность Дубового. Протянув мне руку, он негромко сказал:
— Прогноз погоды тревожный. Земля начинает оттаивать. Как бы к утру не развезло.
Меня тоже волновала погода, однако я постарался успокоить Дубового.
— Не кручинься, Иван Васильевич, утро вечера мудренее... Вам ведь действовать на правом фланге, там грунт получше, с камушком. А вот Ивану Петровичу Калинину будет трудней, если развезет.
— Всем будет невесело, — махнул рукой Дубовой и пошел искать Калинина, а я «вцепился» в Захарова.
— Как с материальной частью?
— Нормально. Все на ходу.
— А зачем приехал сюда?
— Не хватает кое-каких мелочей. Может быть, Горячев поделится?
— Не криви душой, товарищ Захаров. У Горячева «тридцатьчетверки», а у тебя «двадцатьшестерки». Чем он тебе поможет? Скажи прямо: душа болит за свое хозяйство. Поэтому и решил сюда махнуть, приглядеться. Ведь верно?
Захаров смущенно кашлянул и откровенно выложил свои сомнения:
— Боюсь, что в грязи застрянем. Тогда вся наша подготовка пойдет насмарку.
— Опасения законные, но ведь вы во втором эшелоне. Бригадам Калинина и Синенко тяжелее, они будут прокладывать вам путь.
В это время из норы под одним из танков вылезли Калинин и Дубовой. Продолжая начатый разговор, Калинин громко произносил обычные в его лексиконе фразы: [24]
— Начальству виднее. Если прикажут, пойдем хоть в грязь, хоть в ливень. Наше дело — выполнять приказ.
Заметив меня, он оживился:
— А вот и начальство! Пусть докладывает кому надо.
Дубовой посмотрел на небо, вздохнул и покачал головой. Он понимал, что Калинин хорохорится только для вида, а сам, наверное, тоже тревожится не меньше других и на начальство ссылается просто так, по привычке.
Мне необходимо было ехать дальше — в 55-ю бригаду Синенко. У Калинина оставался капитан Толмачев. И хотя у него не было диплома инженера, я был спокоен: Толмачев опытный практик, настоящий русский умелец, самородок с золотыми руками. Он прямо очаровывал танкистов своим умением разобраться в любой технической «заковыке» и быстро, засучив рукава или сбросив гимнастерку, показать, как нужно работать. За что бы ни брался Толмачев, все у него спорилось...
В хозяйстве Максима Денисовича Синенко я увидел ту же картину, что и у Калинина: хлопоты механиков и техников у машин, тщательную проверку каждого танка.
Максима Денисовича, видимо, тоже одолевала тревога. Погода, будь она неладна, сулила мало хорошего. Полил мелкий, нудный дождь, дороги на глазах превращались в жидкое месиво.
— Давайте попробуем хоть одну машину на ходу, — предложил начальник штаба бригады майор Фридман.
— Можно, — согласился Синенко. — Попробуем...
Кряжистый, широкоплечий, с басовитыми нотками в голосе, он был немногословен и говорил коротко, с расстановкой.
Загудел мотор «двадцатьшестерки», машина двинулась вперед. Шла она неплохо, но на гусеницы быстро налипала грязевая подушка.
— Если дождь не прекратится, через два-три часа танки будут ползти на брюхе, — предупредил Фридман.
Убедившись, что здесь в моей помощи уже нет необходимости, я направился в бригаду Вахрушева и там встретил Василия Тимофеевича Вольского.
— Откуда бог принес? — осведомился он.
Я доложил. [25]
— Как там дела у Синенко и Калинина?
— Всех волнует одно и то же, товарищ генерал: дождь и грязь. Танки идут с трудом и недолго.
— А вы пробовали?
— Пробовали. И убедился сам.
Вольский задумался, наморщил лоб.
— Давайте и здесь попробуем.
Через десять минут одна «тридцатьчетверка», взревев мотором, прошла мимо нас. Результат тот же: гусеницы наматывали на себя тяжелые пласты грунта, машина с трудом преодолевала метр за метром, а при переключении на прямую передачу (высшую скорость) застревала и буксовала на месте.
А дождь все сеет и сеет. Земля выдыхает испарину, тонкие белесые струйки, дрожа, тянутся вверх. Эх, как сейчас нужен крепкий мороз!..
Тяжело на душе у Василия Тимофеевича Вольского. Погасли даже привычные искорки в его глазах. Опытный танкист, он понимает, чем грозит нам такая погода.
— Одного преимущества — внезапности мы уже лишились, — вслух рассуждает Вольский. — А теперь лишаемся второго — танкового удара. Доложить Военному совету? Могут подумать, что поднимаю панику. Не доложить — значит покривить перед собственной совестью. Так или иначе, а ясно одно: танкового тарана завтра не получится.
Заложив руки за спину, генерал несколько раз прошелся мимо группы молчаливо стоявших командиров, потом внезапно остановился и, ни к кому не обращаясь, решительно заявил:
— Пока не поздно, следует отложить наступление. Командир сто двадцать четвертого полковник Лебеденко тоже доносит, что на его участке танки не пойдут. Надо докладывать Мехлису — и немедленно.
Он приложил руку к козырьку фуражки и быстро направился к стоявшей в капонире легковой машине.
Глядя вслед удалявшемуся Вольскому, я искренне пожелал ему удачи. Так же как и другие командиры, я хорошо понимал, что, если мы все же начнем наступление, оно неминуемо обречено на провал: танки свою роль не выполнят. Понимал я и всю щекотливость положения Вольского. То, что мы за последнее время успели [26] услышать о заместителе наркома обороны Мехлисе, не сулило ничего хорошего. Его властолюбие, упрямство, а главное, оперативно-тактическая неграмотность могли в любое время привести к самым неожиданным решениям. Командующий же фронтом Козлов был лишен возможности что-либо делать самостоятельно, без согласия и указания представителя Ставки.
«Да, Василий Тимофеевич, — подумал я, — трудную задачу ты взвалил на свои плечи... Но пока приказ о наступлении не отменен, надо действовать».
Уже ночью, с трудом пробившись через грязь, я добрался до ремонтной базы в Семисотке. Здесь только что закончилось открытое партийное собрание. Военком Морозов рассказал, что участники собрания горячо обсуждали вопросы ремонта машин на поле боя. Коммунисты единодушно решили: как только начнется наступление, они пойдут вслед за танками и будут исправлять повреждения на месте.
Всю эту долгую, томительную ночь ремонтники готовили инструмент, подбирали детали, ладили цепи противоскольжения на полуторку с электросварочным аппаратом. В общем, серьезно готовились к боевым действиям, понимая, что предстоит выдержать трудное, но почетное испытание.
Медленно подступал рассвет. К утру дождь ненадолго прекратился, но его сменил густой туман. Мы поглядывали на часы, словно хотели поторопить время. Непривычная тишина давила на уши, заставляла разговаривать шепотом.
И вдруг, разрывая тишину, ударила гаубичная батарея. За ней — другая, третья... Скоро мощный гул стал сотрясать землю. В точно назначенное время артиллерия и минометы открыли огонь по многочисленным, заранее засеченным целям. Медленно, глубоко вгрызаясь в мягкую землю, пошли вперед машины 55-й бригады и 229-го отдельного танкового батальона.
Видимо, генерал Вольский не смог убедить командование в необходимости повременить с началом боевых действий. Наступление началось. Вся надежда была теперь только на героизм и отвагу войск...
С тех пор прошло 20 лет. Я листаю ставший достоянием архивов журнал боевых действий 51-й армии и будто снова вижу то, что происходило тогда, 27 февраля, [27] на крымской земле, у Джанторы и Тулумчака, у Кой-Асана и Крым-Шибани... Вот несколько строк из скупых записей в журнале. Всего несколько строк, но как много говорят они о событиях на фронте!
«Под прикрытием тумана пехота шла в расчлененных колоннах. На правом фланге противник, не оказывая сопротивления, за исключением редких выстрелов по танкам, бросая оружие, бежал. На левом фланге наступающие части противник сдерживал сильным огнем минометов и артиллерии из районов юго-восточнее Корпечь, Кой-Асан и Крым-Шибань... К исходу дня, в результате дождя, дороги испортились, грунт размок и трудно проходим для танков, действия танков ограничены».
«Действия танков ограничены...» Это означало, что машины не могли развивать нужную для атаки скорость, застревали в грязи, подрывались на минах, становились мишенью для вражеских снарядов. Но оставшиеся в живых танкисты нередко продолжали драться в пешем строю, взяв в руки танковые пулеметы, автоматы и ручные гранаты.
Бережно раскрываю еще один архивный документ — донесение начальника политотдела 51-й армии бригадного комиссара Масленова.
«Исключительную отвагу в этих боях проявили танкисты. Командир танковой роты, из бригады Синенко, лейтенант Горячев вывел свою роту на окраину селения Тулумчак, где засело до батальона гитлеровцев. Расстреливая противника в упор из пулеметов, он увлекал за собой пехоту. От брошенной на жалюзи танка бутылки с горючей жидкостью танк Горячева загорелся. Но не растерялся молодой командир. Он снял танковый пулемет и, захватив несколько пулеметных дисков, выскочил из пылающего танка и вместе с пехотой продолжал атаку. До двадцати человек гитлеровцев нашли себе в этот день могилу от пуль, посланных лейтенантом Горячевым».
С другой стороны к окраине Тулумчака вышла танковая рота комсомольца Стародубцева. Обойдя встретившийся на пути солончак, танкисты подмяли под гусеницы минометную батарею противника вместе с ее прислугой, расстреляли группу автоматчиков и ввели в селение подразделение нашей пехоты. [28]
Нелегко достался нам Тулумчак. Гитлеровцы сопротивлялись отчаянно и неоднократно бросались в контратаки при поддержке танков. Только к исходу дня противник начал отходить. Но к этому времени бригада Синенко уже потеряла больше десяти танков.
Потери понесли и части бригады Калинина — у селения Корпечь, и 229-й батальон тяжелых танков. И опять-таки кроме повреждений, полученных от огня противника, на нас буквально свалились многочисленные поломки из-за перегрузок машин, барахтавшихся в размокшем грунте...
Эти дни неразрывно связаны для меня с именем командира отдельного батальона тяжелых танков майора Федора Степановича Арканова. Тяжелый батальон Арканова действовал на главном направлении с задачей прорвать оборону противника севернее Кой-Асана и открыть путь на Владиславовку — сильный опорный пункт гитлеровцев. Владиславовку опоясывали глубокие траншеи и хорошо оборудованные дзоты. Немцы подтянули сюда мощную артиллерию и другие средства. Они, видимо, понимали, что наши войска, прорвавшись через Владиславовку, выйдут к Гнилому морю, к Перекопу и фактически обеспечат успех задуманной операции.
С наблюдательного пункта армии батальон Арканова был виден всего несколько минут. Затем скрылся в тумане. Лишь по удаляющемуся шуму моторов да по резким выстрелам пушек угадывалось дальнейшее продвижение машин.
Вскоре Арканов доложил по радио, что ворвался в селение Крым-Шибань, уничтожил свыше батальона пехоты противника, две артиллерийские батареи и вышел к высоте 69,4, прикрывавшей Кой-Асан с северо-востока. После этого радиосвязь прервалась. Лишь через несколько [29] часов стало известно, как дальше развернулись события.
Противник обрушил на батальон лавину артиллерийского и минометного огня. Однако у фашистов тогда еще не было ни противотанковых пушек, ни бронебойных снарядов, которые пробивали бы броню КВ. И танки, маневрируя, продолжали продвигаться вперед.
Часть машин на правом фланге уже утюжила траншеи противника, когда левофланговая рота почему-то замялась и начала медленно отходить, ведя огневой бой. Видя такое, Арканов на танке опередил отходившую роту и, подавая команду «Делай, как я!», повел ее в сторону противника. Невдалеке — окопы, за бруствером мелькают плоские каски гитлеровцев. То там, то тут видны огненные всплески выстрелов. Пули и осколки снарядов барабанят по броне.
Сильный взрыв потряс машину комбата. Содрогнувшись всем многотонным корпусом, она остановилась и как бы осела на корму. Двигатель заглох. В боевом отделении что-то загремело, ударившись о днище. Потом все смолкло. Только град осколков продолжал барабанить по башне.
Арканов очнулся в углу боевого отделения — между корпусом танка и ограждением пушки. Над ним склонился бледный механик-водитель. Рядом лежал командир орудия. Он пытался что-то сказать, но только беспомощно шевелил губами.
«Где батальон?.. Есть ли связь со штабом?..» — спросил майор, отирая рукавом гимнастерки холодный пот с лица.
В башне танка, на том месте, где стоял прицел, зияла дыра. Взрывной волной разорвавшегося на броне снаряда прицел вышибло из гнезда. Падая, он переломил руку оглушенному взрывом Арканову.
Несколько минут радист старался связаться с батальоном или штабом армии. Но в эфире стоял несусветный хаос. Необходимо было любым путем завести двигатель, чтобы уйти к своим. Неоднократные попытки не дали результатов: повреждена электросеть, не работает стартер. Воздушные баллоны оказались разряженными.
Что делать? Оставить танк противнику и через ближайшую балочку выйти к своим, захватив танковые пулеметы? [30] Или дожидаться помощи, защищаясь до последнего снаряда и патрона? Комбат знал, что в армии нет средств, которые могли бы эвакуировать KB из-под огня противника. Надеяться можно только на боевую машину, но вряд ли кто выйдет из боя и займется эвакуацией. Ведь батальон выполняет боевую задачу, и снять хоть один танк из боевых порядков невозможно.
Комбат предложил экипажу покинуть танк и пробираться к своим.
Но танкисты, проведшие вместе с майором уже не один бой, наотрез отказались покинуть командира.
Немцы не спешили атаковать одиночный танк. Они, верно, решили, что все погибли и машина от них не уйдет.
Минута текла за минутой. Издалека доносился гул боя. Слева по балке медленно приближался КВ. Судя, по башенному номеру, это был танк командира роты.
Но что сделает в такую топь одна машина, когда и сама днищем утюжит грунт? Однако она развернулась и стала кормой подходить к танку комбата, намереваясь взять его на буксир. В это время неподалеку с треском разорвался фугас, за ним второй, третий... В небо взвились десятки земляных вееров. Густой дым разделил два танка. А когда обстрел внезапно прекратился, пришедшей на подмогу машины уже не было. К тому же осколком снаряда заклинило башню, и экипаж комбата лишился возможности вести круговую оборону. Теперь немцы могли взять танк голыми руками.
И все же экипаж не потерял надежды на помощь. Долгими казались минуты ожидания. И вот в той же балочке снова показался КВ. Лавируя между множеством воронок от снарядов, он подошел вплотную к машине Арканова, готовясь к буксирной сцепке. Заряжающий командирского экипажа уже открыл люк. Он только успел крикнуть: «Комбат просит передать баллон с воздухом», как снова начался огневой налет. Несколько минут разрывы сотрясали землю, а когда стрельба утихла, танкисты Арканова увидели, что рядом снова нет никого.
Однако комбат не сомневался, что его распоряжение выполнено. Выйти из танка, чтобы посмотреть, не оставлен ли неподалеку воздушный баллон, вызвался заряжающий комсомолец Братковский — юркий крепыш небольшого [31] роста, которого танкисты ласково называли «братком».
— Давай, браток, ныряй, как рыбка, да будь осторожен, — напутствовал юношу комбат.
Братковский выбросился через приоткрытый башенный люк, скользнул на животе по башне на корму, оттуда скатился на землю, прижался за гусеницей и вдавился в размокший суглинок. О радость! В нескольких метрах между глубокими канавами от гусениц танка краснел воздушный баллон.
«Браток» ползком добрался до бесценного баллона, бережно прижал его к правому боку и пополз обратно к своей машине. Но как подать баллон в танк? Через башенный люк? Нельзя. Гитлеровцы из пулемета прикончат самого и продырявят баллон. Нужно пробраться к десантному люку, откопав траншею под днище.
Для крота это труд обычный, для человека — почти непосильный. И все же смельчак добрался до десантного люка, армейским ножом и руками проделав траншею. Люк открылся: товарищи заранее отвернули задрайки. Бережно подхватили они баллон с воздухом, а за ним втянули измазанного, обессилевшего, но счастливого Братковского.
Однако получить баллон с воздухом — полдела. Нужно еще завести машину. А это не просто: в соединениях воздушной магистрали нет необходимой плотности. Наконец устранено и это препятствие. Баллон присоединен, давление — 60 атмосфер. Это — на одну-две попытки. Заведется мотор — все спасены, не заведется — снова жди помощи или выбирайся из танка под вражеский огонь через проделанный Братковским ход. День уже на исходе, а ночью, в темноте, непременно пожалуют фашистские подрывники...
Механик-водитель медленно открыл вентиль редуктора. Мотор звеняще взвизгнул, сделал один оборот и... остановился. Но уже в следующее мгновение он рывком провернулся и, словно торжествуя, загудел. В боевом отделении запахло сгоревшей соляркой, глаза защипал едкий синеватый дымок. Танкисты заняли свои места. Гудя и вздрагивая, ожившая машина медленно поползла в сторону своих войск. Немцы заметили это, открыли артиллерийский и минометный огонь. Но обстрел уже был не страшен. Через час танк Арканова вышел к северо-восточным [32] скатам высоты 69,4, где сосредоточились все подразделения батальона.
Шесть с лишним часов пробыли танкисты на территории, занятой противником. Все это время раненый коммунист Арканов, изнемогая от боли, поддерживал воинский дух своего экипажа.
Утром мы осмотрели танк комбата и обнаружили, что броня чудесной машины выдержала свыше тридцати попаданий вражеских снарядов...
Вспоминается мне и другой пример замечательного мужества танкистов и ремонтников. В том же бою у переднего края противника основательно застрял тяжело поврежденный танк командира роты лейтенанта Тимофеева. Из-за отсутствия необходимых эвакуационных средств отважному экипажу (механик-водитель Остапин, командир орудия Горбунов, стрелок-радист Чирков) пришлось просидеть в своей боевой машине более двух недель под самым носом у гитлеровцев. А произошло это так.
В ночь на 28 февраля экипаж лейтенанта Тимофеева не вернулся в район сбора. Связь отсутствовала. Посланный Тимофеевым стрелок-радист Чирков только под утро добрался в штаб батальона.
— Машина подорвалась на минах у переднего края противника, — доложил он.
— А немцы как? — спросил связного военком батальона Иван Георгиевич Лащилин.
— Несколько раз пришлось отбиваться пулеметами...
— И ничего, держитесь?
— Держимся! Будем держаться, пока не придет подмога.
Получив продукты и ручные гранаты, Чирков отправился в обратный путь. Это было 28 февраля 1942 года.
7 марта я с трудом пробился сквозь метель к высоте, где находился штаб батальона. И первое, что услышал: экипаж лейтенанта Тимофеева еще сидит в своем танке...
Увезенного в тыл Арканова заменил такой же энергичный и деятельный командир майор Хроменков.
— Сегодня танк Тимофеева замолчал, — сказал комбат, тяжело вздохнув. — Не слышно ни орудийных выстрелов, ни разрывов гранат. А ведь эта музыка звучала много дней... [33]
— Что с людьми?
— Вчера посылал разведчика. Новости не очень веселые. Кончились продукты, израсходованы ручные гранаты. Гитлеровцы подползают вплотную, стучат по броне, кричат: «Рус, сдавайс!» Ребята страдают от холода, ноги немеют от сидячего положения. Но знаете, что замечательно, — оживился Хроменков, — Тимофеев передал через разведчика: «Если кому удастся пробраться, пусть несет не жратву, а ручные гранаты». Мы уже все подготовили. Военком Лащилин подбирает людей. Через полчаса выйдут.
— А что, если послать к Тимофееву не обычных солдат, а ремонтников из взвода техобеспечения?
Хроменков радостно хлопнул себя ладонью по лбу:
— Идея! Сейчас обмозгуем... — и выбежал из землянки. Минут через десять он вернулся с сияющим лицом.
— Лащилин согласен. Ремонтники и разведчиков заменят, и повреждения осмотрят. А там, глядишь, с их помощью танк доберется своим ходом домой...
Двое лучших ремонтников-комсомольцев и тракторист взяли вещевые мешки с продуктами и ручными гранатами и скрылись в мучнистой мгле.
Мы нетерпеливо поглядывали на часы и, чего скрывать, волновались. Успокаивало лишь одно: старшим группы был Хасан Алиев — опытный мастер и смелый, смекалистый боец.
Ждали мы больше часа. И вдруг сквозь вой ветра до нас донеслись разрывы мин и пулеметная строчка. Десятки осветительных ракет повисли в ночном небе.
— Началась ведьмина свадьба! Теперь до утра не успокоятся, — угрюмо проговорил Хроменков. — Как бы не погибли ребята...
Но все обошлось благополучно. Добравшись до танка, бойцы осмотрели его и выяснили, что под огнем противника, да еще на минном поле, сделать ничего нельзя. Танк накрепко вмерз в грунт. Без специальных эвакосредств и сложной подготовки даже несколько тягачей не смогли бы сорвать машину с места.
Фашисты заметили наших людей в тот момент, когда один из бойцов, взобравшись на башню, передавал экипажу последний вещевой мешок. Во время обстрела [34] ремонтники отлежались под кормой танки, потом переползли через минное поле и без потерь вернулись к своим.
Только на семнадцатые сутки, когда 229-й батальон вместе со стрелками и танкистами других частей снова атаковал немцев на этом участке и отбросил их, экипаж лейтенанта Тимофеева вышел наконец из танка. Усталые, чумазые, заросшие густой щетиной, еле передвигая затекшие ноги, танкисты выстроились у своей машины. Лейтенант Тимофеев доложил о прибытии экипажа. А танком сразу же завладели ремонтники и через день сдали его Тимофееву «в лучшем виде»...
Общая обстановка на фронте оставалась тяжелой. Случилось то, чего опасались многие командиры, о чем своевременно предупреждал Мехлиса генерал Вольский. Наше наступление фактически захлебнулось. За первые два дня войска фронта продвинулись на левом фланге на 8–12 километров, в центре прошли только 5 километров, а восточнее Крым-Шибани так и остались на прежних позициях. Внезапно наступившая распутица сковала подвижность войск, вызвала бесплодные потери в живой силе и технике.
Особенно почувствовали это танковые части. Десятки тяжелых, средних и легких машин с порванными коробками передач, с пожженными главными фрикционами, с разбитыми гусеницами застыли на боевых маршрутах на виду у противника. Несколько «тридцатьчетверок» остановились из-за повреждений двигателей.
Чего стоила нам грязь и распутица, можно судить по такой короткой справке: 17 мощных танков KB вышли из строя только из-за чрезмерных перегрузок силовой передачи. О других машинах и говорить не приходится. Бригада Вахрушева, например, сохранила только восемь «тридцатьчетверок», семь тяжелых и несколько легких танков. А в бригаде Калинина вне строя оказались 17 машин.
Короче говоря, мы столкнулись с необходимостью быстро ремонтировать танки всех типов. Все силы технических подразделений были брошены на эту трудную и важную работу. Однако дело осложнялось острой нехваткой запасных частей, узлов и агрегатов. На складах их не было, и ремонтники попали в очень тяжелое, я бы сказал, катастрофическое положение. [35]
Это вынудило командование фронта добираться от Москвы срочной доставки запасных частей и агрегатов самолетами (перевозка по железной дороге заняла бы минимум полтора-два месяца). И Москва не оставила нас в беде. На фронтовые аэродромы и в Новороссийск стали прибывать транспортные самолеты с танковыми двигателями, коробками передач, запасными частями. Темпы работ нарастали, и с недавнего поля боя начали возвращаться в части отремонтированные танки.
Раны, полученные нами во время неудачного наступления, постепенно залечивались.