Танки возвращаются в бой
Глубокие колеи, проделанные гусеницами, то расходясь, то вновь пересекаясь, уходят на юго-запад и исчезают в туманной дали. Заправив полы шинелей под поясные ремни, вместе с военкомом Автобронетанкового управления фронта бригадным комиссаром Соломко мы бредем по топкому суглинку. Наши сапоги обросли глиной, каждый шаг стоит больших усилий.
Соломко только недавно пришел в наше управление. Несколько дней он объезжал части, знакомился с танковыми бригадами и батальонами, а затем предложил мне:
— Ну-с, теперь давайте посмотрим, что делается в ваших ремонтных хозяйствах.
Я с радостью согласился, и мы отправились на ремонтные точки.
Высокий, костистый Петр Михайлович Соломко запыхался. Остановившись на минуту, чтобы передохнуть, он шутливо заметил: [36]
— На вашей душе грех, инженеры. Машины в парке держим, а сами на своих двоих еле движемся. Не хотят ваши автомобили по крымской грязи ходить, буксуют! Вы что, рассчитывали воевать на асфальте? Невольно сейчас коняку вспомнишь: она не забуксует. А может, возьмем трофейный тягач «крауз»?
— Это же единственная машина на рембазе, — замечаю я. — Только на ней и доставляем агрегаты к месту ремонта. Если мы на нее сядем, что будут делать ремонтники?
А вот насчет коняки — другое дело. Сейчас кавалерийская техника в большом почете. Только вы, товарищ бригадный комиссар, опоздали со своим предложением.
— Кто же меня опередил, если не секрет?
— Военинженер третьего ранга Локотош. Энергичный, боевой офицер с незаурядными организаторскими способностями.
— Любите вы расхваливать своих людей, — беззлобно упрекнул Соломко и поинтересовался: — Где, кстати, он служит?
— В пятьдесят первой армии. Руководит ремонтом и снабжением бронетанковой техники. Хвалю его не зря. Потерь в армии много, и Андрей Владимирович Локотош денно и нощно носится от танка к танку, налаживая ремонт. С первых дней наступления он подобрал себе коняку и почти не слезал с седла. Жаль только, ее недавно подбили. Ехал он к ремонтникам, а немецкая мина и упади прямо под ноги лошади. Животина повалилась замертво.
— А инженера не зацепило?
— Целехонек. Седло с убитой коняки на себе приволок в Семисотку... [37]
Проверяя ход ремонта танков, мы с комиссаром Соломко прошагали по грязи не один десяток километров.
Подходим как-то к KB с распластанной гусеницей. Трансмиссионный люк откинут, из люка торчат две пары грязных сапог. Окликнули. Один из ремонтников опустился на землю. Это был мой старый знакомый Николай Карцев. Как всегда, он сам участвовал в исправлении повреждений. Прядь волос прилипла к его влажному от пота и масла лицу, по щекам расползлись темные подтеки, но глаза добродушно улыбались.
— Товарищ бригадный комиссар... — начал было докладывать Карцев.
Соломко остановил его:
— Ты лучше присядь, отдохни и расскажи обо всем по порядку.
— Что же тут рассказывать? Машина подорвалась на мине. Гусеница разорвана, каток разбит. Каток заменили, а потом обнаружили, что еще роликовый подшипник в коробке рассыпан. Это уже хуже. К счастью, нашли такой в батальонном комплекте. Сейчас прикидываем, как бы заменить его не вынимая коробки.
Через несколько минут из трансмиссионного отделения вылез бригадир — сержант Исаев. Голова его обмотана грязной тряпицей. На ней расплылось большое бурое пятно.
— Ранен?
— Царапнуло осколком.
— Только что, — пояснил Карцев, — над нами кружил «мессер» и строчил из пулемета. Фашистские минометчики тоже прислали несколько подарков. Вон, глядите...
Вокруг танка зияли свежие воронки.
— В танк все-таки не попали, — с радостью сказал Исаев. — А мы проживем!
Соломко насупился. Не понравилась ему такая бравада. Чуткий коммунист, он высоко ценил храбрость, но не оправдывал показной удали и бесцельного риска. А в реплике Исаева угадывалось именно это.
— Когда потребуется, любой из нас не пожалеет себя. Но зря под пули голову не подставляйте, — спокойно сказал Петр Михайлович и зашагал к следующей машине, темневшей на фоне серо-свинцового неба. [38]
Здесь мы встретили капитана Толмачева. Я звал, что во время атаки Толмачев двигался за танками по следам гусениц. Останавливаясь у каждой подбитой или застрявшей машины, он консультировал экипажи, подсказывал, что и как нужно делать, а если требовалось, брался за инструмент сам.
Внешне Карцев и Толмачев не похожи друг на друга. Но в их характерах, в любви к технике, в самоотверженном труде было много общего. Толмачев знал дефекты каждого танка, остановившегося на поле боя. Поэтому мы получили у капитана исчерпывающие сведения. Вынув из планшетки свои записи и просмотрев их, он заверил, что если не подведут снабженцы, то через 10–12 дней будут восстановлены все машины.
Дальше мы пошли вчетвером. На «пятачке», где совсем недавно кипел бой, стояли пять тяжелых танков. У одного из них трудилась бригада ремонтного взвода 49-й базы. Командир взвода воентехник 1 ранга Яков Головченко, молодой офицер с отличной строевой выправкой, доложил, что все идет нормально и он надеется закончить ремонт через три дня.
К командиру взвода подошел бригадир старший сержант Иван Рычков. Поправив сдвинутый на затылок танковый шлем, сержант огорченно сказал:
— У этой машины тоже размололо ролики подшипника. Придется ставить новый, а он у нас последний...
— Верно, последний, — подтвердил Головченко. — А ставить надо. Не солить же его!
Я внимательно приглядывался к Рычкову. Голос его звучал хрипло, простужевно. Веки набухли и покраснели. В углах рта запеклась черная корка.
— Что с бригадиром? — спросил я у Головченко.
— Это от недосыпания. Все у нас в последнее время урывают на сон не больше двух-трех часов в сутки.
— Так нельзя. Люди измотаются, и работу не ускорите. Время на отдых выкраивайте обязательно!.. Ну а как с запчастями? — спросил я Толмачева.
— Плохо. Самолеты подкидывают, но маловато.
— А других источников снабжения разве нет? — поинтересовался бригадный комиссар Соломко.
— Есть-то есть, — согласился Толмачев, — иначе мы бы давно запарились. Только источник этот вынужденный. [39]
— Какой же?
— Машины из числа безвозвратных потерь. Мы снимаем с них все, что только можно.
— Но ведь такие танки находятся, как правило, у самого переднего края противника, — не то спросил, не то уточнил Соломко.
— Так точно, товарищ бригадный комиссар. Немцы держат эти машины под прицельным огнем, и добираться до них очень трудно. Делаем это только по ночам, да и то с опаской.
— Были потери? — сдвинул брови Соломко.
— Самые малые. На войне не без этого.
— Часто бывает так, — вмешался в разговор Карцев, — немцы сидят в своих норах и молчат. А услышат стук молотка, тут же заводят «сабантуй», палят без передыху. Наши ребята отлеживаются под танком, а когда все стихнет, ползут к своим.
— Ремонтники в роли пластунов? — повернулся ко мне Соломко.
— И верно, — подтвердил Толмачев. — Один сержант у нас так наловчился, что за одну ночь по два-три раза пробирается к подбитым танкам. Изучил каждую кочку, каждую выемку и отправляется в путь словно на склад или в универмаг.
— Вы этого сержанта берегите, — предупредил Соломко.
Все понимающе переглянулись. Бригадный комиссар Соломко за очень короткий срок стал известен в войсках своей заботой о людях. К провинившимся относился строго, но смелых и находчивых не забывал никогда.
Много часов провели мы в тот раз с комиссаром в ремонтных бригадах. И везде видели: люди горели на работе, никто не пожаловался на трудности, не обратился с личной просьбой.
Уже в Семисотке, прощаясь перед отъездом в штаб, Петр Михайлович Соломко тепло сказал:
— Спасибо, инженер. Не зря ты своих людей хвалил. Руки у них действительно золотые, а сердца...
Он не договорил и направился к машине. «Спасибо и тебе, комиссар, — подумал я, — что оценил труд ремонтников. Мало сказал ты слов, но понял много. Спасибо тебе еще раз!» [40]
Утром я отправился к своим старым товарищам — рабочим 13-й базы. Здесь проводился более сложный ремонт, главным образом танков Т-26. Тбилисцы, используя свой опыт, фактически возглавили все более или менее ответственные ремонтные работы. Они смело заменяли агрегаты и сами же ремонтировали поврежденные. Перебирали коробки передач, бортовые и главные фрикционы и даже не сторонились небольшого ремонта двигателей. «Штатские бойцы», увидев меня, забросали вопросами, на которые я, честно сознаюсь, не мог ответить.
— Почему в такую грязюку наступать пошли? — спросил мастер Шабунин. — Надо было начинать раньше или повременить маленько.
— Ва, какой умный! — перебил его Манукян. — У тебя совета не спросили, когда фашиста бить надо.
— Его всегда бить надо, — рассудительно заметил Шабунин, — только с умом.
— Тебя бы и назначить командующим, — съязвил Манукян.
Он шутил, но заметно было, что парень еле держится на ногах, осунулся, потемнел лицом. И почему-то все время почесывался.
— Что с тобой? — спросил я. — Устал, не выспался? Манукян сконфузился и спрятался за спины товарищей. Его выручил Кананов.
— Нам, товарищ начальник, паразит спать не дает. В подвале арийцы жили, а потом мы устроились. В соломе полно паразитов. Манукян совсем замучился, не спит. Его заграничный паразит больше кусает.
Я невольно улыбнулся.
— Беда невелика. Завтра вам пришлют порошок против всяких паразитов. Расскажите лучше, как с ремонтом?
— С ремонтом полный порядок, — бойко ответил Кананов. — Запчасти есть, агрегаты сами ремонтируем и что ни день даем три-четыре машины.
— Очень хорошо. Я ведь говорил, что каждый из вас стоит троих. Ну а с питанием наладилось?
— В лучшем виде. Командир теперь хорошо кормит, только просит скорее давать танки.
— Верно, — подтвердил слесарь Селезнев. — Солдатские щи нынче хлебаем с добавкой. [41]
У ремонтников 13-й базы было отличное настроение, и я уехал со спокойной душой: эти не подведут.
А фронтовая жизнь текла своим чередом. Шли бои, разведчики вели поиск, время от времени гремела артиллерия, с противным скрежетом рвались мины... Обычные фронтовые будни! Но эти будни были наполнены героизмом и трудовой доблестью.
Я уже говорил, что несколько наших танков осталось в ничейной зоне. Мы, конечно, стремились отбуксировать машины в расположение своих войск. Но гитлеровцы постоянно держали местность под прицельным огнем. Чтобы вывести хотя бы один танк, приходилось проявлять много изобретательности, смелости и находчивости. Вот одна из привычных картинок того времени.
Улучив удобный момент, к танку, вдавливаясь корпусом в землю, ползет ремонтник. К ноге или к поясу привязана тонкая веревка, которой он потом подтянет буксирный трос. Буксир соединен с тягачом, замаскированным в укрытии. Немцы стреляют, вспахивают землю минами, а солдат, переждав обстрел, выплевывает набившуюся в рот землю и ползет дальше. Вот он уже у цели. Трос прикреплен, наблюдателю подается сигнал, и тягач, загудев мотором, медленно тащит танк в ближайшее укрытие.
Многие из ремонтников применяли и такой метод. Чтобы подобраться к танкам, оставшимся на «ничейной» земле, прорывали неглубокие траншеи и, стараясь не привлечь внимания немецких снайперов, пробирались по ним ползком, быстро исправляли повреждения. А закончив работу, заводили двигатель, и мертвый танк неожиданно оживал.
Факты, о которых я вспоминаю, на первый взгляд не очень значительны. Но сколько смелости и преданности воинскому долгу скрывается за каждым из них. Ради спасения боевых машин ремонтники шли, что называется, в самое пекло.
Не знаю, жив ли сейчас сержант Андрей Чешуйко. Этот бесстрашный тракторист из роты технического обеспечения за несколько часов короткой безлунной ночи вытащил с поля боя шесть легких танков. Причем делал он все не с лихостью и безрассудством, а со степенностью и смекалкой настоящего рабочего человека. [42]
— До скорого свиданьица! — обычно взмахивал рукой Чешуйко и влезал в кабину своего трактора.
На малом газу он добирался до ближайшей балки или воронки от крупной бомбы, затем «спешивался» и с концом троса в руках полз к поврежденной машине. Не спеша, почти бесшумно накидывал трос на буксирный крюк и полз обратно. Убедившись, что его не заметили, Андрей Чешуйко включал мотор и уводил трактор вместе с танком в укрытие. Пока всполошившиеся немцы подвешивали осветительные ракеты, посылали снаряд за снарядом или простреливали темноту ночи трассирующими пулеметными очередями, сержант уже успевал доложить командиру, что «дело сделано».
Жаль, что во время одного из таких рейдов наш замечательный тракторист был ранен. Произошло это так.
Подползая к очередному танку, Чешуйко услышал слабый стон. Сержант осторожно влез в танк и, осветив карманным фонариком боевое отделение, увидел раненого танкиста. «Держись, друг, скоро будешь в медсанбате». Чешуйко умело перевязал раненого, положил ему под голову шинель и только после этого пополз к своему трактору. Через минуту машина с раненым танкистом двинулась вслед за трактором.
Утренняя заря уже начала золотить горизонт. Немцы открыли ураганный минометный огонь, но трактор и танк продолжали уходить. В назначенном командиром роты месте Чешуйко рывком взял рычаги на себя. Трактор резко клюнул радиатором и сразу заглох. Подбежавшие бойцы увидели обескровленное лицо тракториста. Голова его бессильно поникла на грудь, но руки не выпускали рычагов. Тракторист, тяжело раненный осколком мины, был без сознания...
Имена ремонтников и эвакуаторов становились известными в частях, как и имена наиболее отличившихся разведчиков или снайперов.
Комсомолец Еремин непроглядной ночью подвел свой трактор почти вплотную к поврежденному танку, стоявшему неподалеку от переднего края обороны противника. Привычными, уверенными движениями взял машину на буксир и потянул. Услыхав гул мотора, гитлеровцы подняли беспорядочную стрельбу. Просверливая тьму воем и грохотом, то впереди, то позади трактора рвались мины. Надо бы выскочить из кабины и залечь в [43] воронке. Но Еремин дорожил каждой минутой и продолжал движение. Осколком мины у трактора пробило топливный бак, и топливо потекло на землю. Если бы водитель замешкался, то погубил бы и машину и себя. Но этого не случилось. Еремин, остановив трактор, быстро законопатил пробоину обтирочными концами и благополучно увел танк в ближайшую балку.
Видя, как ежедневно оживают и возвращаются в строй подбитые советские танки, гитлеровцы применили новую тактику: начали методично обстреливать все поврежденные машины, находившиеся у них на виду. Работать стало еще труднее. Количество убитых и раненых ремонтников начало расти. 11 марта, например, возле одного из наших поврежденных танков во время артиллерийского обстрела одновременно погибло семь человек.
В это же время в танковой бригаде Калинина произошел редкий случай. Немецкий снаряд угодил под днище танка KB, который ремонтировался на поле. Взрывом были убиты только что подошедшие сюда адъютант штаба батальона старший лейтенант Лукин и командир взвода лейтенант Горбачев, а бригадир ремонтников сержант Дураков ранен. Когда мы с одним из офицеров бригады подошли к танку, под ним еще дымилась развороченная снарядом земля. Обстрел продолжался, но ремонтники, собрав разлетевшийся в стороны инструмент, как ни в чем не бывало принялись снова за работу. Помню одного из слесарей. Уже пожилой, с проседью в черных усах сержант вслух рассуждал сам с собой на родной ему украинской «мове»:
— Ось яке цикаве дило! Невмысно пид танк нэ попадэшь. Але на тоби, нимець навгад шпурляв, а прямо в циль, та ще пид танк. То правду люды кажуть, що николы не знаешь, де знайдешь свою смерть.
Потом неожиданно украинец погрозил кулаком в сторону немецких позиций и уже по-русски твердо и звучно проговорил:
— Все равно тебе, гаду, конец придет. Мы еще до тебя доберемся!
В середине марта к нам на фронт, по настоянию Мехлиса, прибыла группа специалистов Кировского завода во главе с заместителем главного конструктора Афанасием Семеновичем Ермолаевым. В новеньком, [44] остро пахнущем овчинном полушубке, перетянутом кожаным ремнем, в серой ушанке и черных валенках, он легко выпрыгнул из автобуса, прикатившего с аэродрома в Семисотку. Наспех представившись и пожав нам руки, Ермолаев стал интересоваться, как ведет себя детище кировцев — танк KB, и попросил подвезти его к застрявшим после боев машинам.
— Так-так, — коротко бросал он, осматривая танки. — Ясно. Едем дальше.
Мы ехали дальше, и снова я слышал негромкие восклицания Афанасия Семеновича:
— Так-так!.. Ясно... А это что, салют в честь нашего приезда?
Гитлеровцы начали сильный минометный обстрел, но Ермолаев, как давнишний фронтовик, только изредка оглядывался на разрывы и предлагал:
— Поехали дальше. Надо все осмотреть.
Ремонтники, уже привыкшие к обстрелам и бомбежкам, с уважением смотрели на одного из создателей сухопутного броненосца.
С Афанасием Семеновичем приехало несколько опытных мастеров. Они привезли с собой роликовые подшипники коробок передач, диски фрикционов, прокладки головок блоков и другие драгоценные запасные части. Побаловала нас и погода: начали подсыхать дороги. Появилась возможность стянуть в Семисотку, на сборный пункт аварийных машин, танки, требовавшие большого объема работ. Ремонтникам предстояло собраться в одном месте, что сулило резкое повышение производительности.
Помощь «рабочего класса» (так прозвали мы представителей Кировского завода) оказалась просто неоценимой. [45] Мастера М. М. Луценко, Чернышев, И. И. Кравченко и их помощники выполняли очень сложные для полевых условий работы и начали обеспечивать ремонтников не только коробками передач, но и двигателями. Уже на второй день после приезда кировцев я наблюдал, как М. М. Луценко и И. И. Кравченко, приспособив под сборочные стенды подстановки, на которых перевозились танковые двигатели, снимали блоки цилиндров, расшивали картеры двигателей, меняли вкладыши коленчатых валов, прогоревшие поршни, поломанные кольца.
— Самое грубое нарушение технических условий, — пошутил я, видя, как Луценко бесцеремонно сортирует поршни и блоки. — Или технические условия не обязательны для тех, кто их создает?
— Здесь другие условия, товарищ Галкин, — проговорил улыбнувшись Луценко. — Технические условия мы писали для мирного времени, а тут вроде их и не применишь.
— Верно, Михаил Митрофанович! Условия тут военные. Дорог каждый час, поэтому вашим уроком мы воспользуемся. Надеюсь, не будете возражать, если я прикреплю к вам в виде подручных двух-трех ремонтников.
— Пожалуйста! Научим, что можно делать, чего нельзя.
— К. Полуротову подкрепите тоже, — подсказал Афанасий Семенович. — Он у нас траномиссионник, подготовит вам добрых специалистов.
— С Михаилом Васильевичем Полуротовым мы уже договорились. Ему помогают двое наших потрошить коробки передач. Тут мы, правда, и сами смело действовали, только не имели технических условий на ремонт коробок. А вот моторы, прямо скажу, разбирать побоялись.
— Бояться нужно и в дальнейшем, но разбирать все же можно. А главное — не допустить технически неграмотных вещей: больших зазоров или перетяжек. Если же помнить об этом, все будет хорошо.
Так начал работать «агрегатный цех» (как мы назвали полуразрушенный сарай, в котором обосновались Луценко с Полуротовым).
Боевые машины стали еще быстрее возвращаться в строй. Одно мешало успешной работе: не было приспособлений для подъема башен, а накопилось немало танков [46] с заклиненными башнями. Надо было что-то предпринять. Карцев и старшин техник-лейтенант Головченко долго приглядывались к металлической конструкции, похожей на радиомачту, что виднелась в синей дымке под Джанторой. Офицеры отправились вечером на разведку, а вернувшись, доложили, что обнаружили брошенный немцами экскаватор. Мотор и лебедка у него были повреждены, но стрела и блоки исправны, ими можно поднимать башню, вытягивая трос другой машиной.
Экскаватор находился в 300–400 метрах от передовых позиций немцев, поэтому я не сразу согласился с Карцевым и Головченко, которые предлагали захватить это нужное нам сооружение.
Поздно ночью в «экспедицию» отправились два танка с заклиненными башнями. Гитлеровцы заметили, что под самым носом у них происходит что-то неладное. В небо взлетели осветительные ракеты, вокруг экскаватора стали рваться мины. «Симфония» продолжалась больше двадцати минут. Однако две «тридцатьчетверки», зацепив экскаватор тросом, уже потащили его в сторону Семисотки.
Первую заклиненную башню подняли с помощью трофейного экскаватора утром, а еще через несколько часов поврежденный танк стал боеспособным снова. Дела пошли хорошо. Теперь из Семисотки в части ежедневно возвращались по пять-шесть машин.
Повеселели и ремонтники. Они обсушились, отмыли с телогреек и комбинезонов глину и работали в относительно сносных условиях. Старший политрук Морозов, о котором я уже говорил как об отличном организаторе, наладил питание, снабжение водой и даже отдых бойцов. Он крутился как белка в колесе, но добывал все, что нужно, и нередко сам прогонял спать утомившихся «ребяток».
— Если солдат поел, курнул и соснул немножко, — говаривал хлопотливый Морозов, — он может горы своротить.
Но случалось и так. Едва ремонтные бригады и взводы, закончив работу, пристраивались на короткий отдых, их тут же поднимали по тревоге и возвращали на рабочие места. Подъемы по тревоге стали столь обычными, что, укладываясь спать, ремонтники прикидывали: «Удастся ли поблаженствовать часок-другой на боку?» [47]
— Спите на спине, — советовали в таких случаях дежурные острословы. — Тревога не касается тех, кто спит на спине...
Почти все время я находился теперь в 49-й подвижной ремонтной базе, в Семисотке, или ремонтных подразделениях частей. Ночевал, как правило, в своей видавшей виды легковой машине, а иногда забирался в будку на колесах, на правах гостя военкома базы Морозова. Но поспать удавалось редко. Почти каждую ночь через штаб 51-й армии или специальными нарочными меня вызывал Л. З. Мехлис. Хотя сведения о ремонте танковой техники посылались ему ежедневно, Мехлис требовал личных докладов. Это были тяжелые и бессмысленные поездки. Первый эшелон полевого управления фронта находился в слободе Ленинская, в 40 километрах от Семисотки. По бездорожью это расстояние с трудом удавалось преодолеть за три-четыре часа. Столько же времени уходило на обратный путь. Поездки фактически занимали всю ночь. На ремонтные точки я возвращался обессиленный и измотанный до предела.
Что давали такие ночные доклады? Если говорить честно — ничего.
Мехлис нетерпеливо слушал, упершись глазами, закрытыми темными очками, в лежавшие на столе бумаги, часто обрывал, бросал грубые реплики. Никаких возражений или объяснений не терпел, при любой попытке что-то доказать или посоветовать вскипал и грозил всяческими карами.
Обычно он интересовался не столько выполнением графика восстановления машин, который был утвержден Военным советом фронта, сколько тем, на какую машину какой двигатель или какая коробка передач установлены. Все номера двигателей (с указанием фамилий летчиков, доставивших их) Мехлис имел перед собой и тщательно отмечал галочками. А иногда, к моему изумлению, давал указание, на какую из машин поставить тот или иной агрегат. Я не мог понять, зачем Мехлис вмешивается в то, что касается нас, инженеров, и попусту растрачивает время.
Однажды я не выдержал и настойчиво попросил армейского комиссара предоставить мне право самостоятельно определять, на какую машину и в какую очередь ставить агрегаты. Просьба озадачила и даже возмутила [48] его. «Ну, сейчас начнется», — подумал я. Но меня неожиданно поддержал находившийся в комнате начальник штаба фронта генерал-майор Петр Пантелеевич Вечный.
— Верно, — убежденно сказал он, — пусть этим распоряжается товарищ Галкин. Он инженер, ему и карты в руки!
Мехлис поморщился, сделал недовольный жест, однако согласился. Как я был благодарен генералу Вечному! Теперь реже приходилось без пользы месить по ночам грязь, чтобы пересказывать словами то, что излагалось в ежедневных сводках...
Очень затрудняло управление службой технического обеспечения и отсутствие технических терминов в переговорных таблицах. Дело в том, что сведения о потерях материальной части, о характере повреждений машин или о потребности в основных агрегатах для ремонта не разрешалось передавать открытым текстом ни по телефону, ни по телеграфу. Зашифровать же с ходу техническую терминологию было просто невозможно. Одно время на узлах связи вообще не допускали к переговорам лиц, не имевших предварительно заготовленного текста разговора. Приходилось тут же изобретать переговорную таблицу. Так привились многие «мудреные» термины. «Лапти» означали танковые гусеницы, «жеребенок» — легкий танк, «слон» — тяжелый танк, «сердце» — двигатель, «лазарет» — ремонтную часть; «спина» — коробку передач. Разговор с использованием этих терминов выглядел примерно так: «На марше заболели два слона и три жеребенка. Жеребят отправляем в лазарет на лечение сердца, а слоны отдохнут дома, нужно подлечить спины и заменить лапти. Пришлите перевязочные материалы».
Связисты, конечно, смеялись над такими текстами. Но это был какой-то выход из положения. А вот если на другом конце провода оказывался неизобретательный или недогадливый абонент, то дело оборачивалось худо. Мы или не понимали друг друга, или он, не найдя подходящего «шифра», начинал называть вещи своими именами — и разговор немедленно обрывался: связисты выключали аппарат. Постоишь-постоишь, бывало, у безмолвного аппарата, да и поедешь выяснять обстановку на месте.
К середине марта почти все требовавшие ремонта танки вернулись в строй. Только 49-я рембаза и ремонтники [49] танковых бригад восстановили около 80 машин. Танковые части снова стали вполне боеспособными. Фронт опять готовился к наступлению с той же целью, какая ставилась перед войсками в конце февраля. Все — от рядового бойца до высших командиров — с нетерпением ожидали: вот-вот начнется!..
Случилось это утром 13 марта. Кроме танковых частей, участвовавших в недавних боях, на этот раз была задействована 56-я танковая бригада Скорнякова, находившаяся до этого во втором эшелоне фронта. Бригада была хорошо укомплектована и имела в своем составе 90 танков Т-26.
Накануне (12 марта) я был в автобронетанковом отделе 51-й армии и вместе с полковником Юдиным подсчитывал, сколько машин удалось восстановить. В комнату неожиданно вошел Василий Тимофеевич Вольский.
— Я только что от командующего армией, — проговорил он хриплым голосом. — Снова делается черт знает что!
— А в чем дело, товарищ генерал? — поднявшись, спросил Юдин.
— Вы только поглядите, как намечают использовать танки! Совсем недавно такую силищу в грязи утопили, а теперь... Надо наносить массированный удар, ведь у нас больше двухсот машин. А фронт роздал их стрелковым дивизиям и бригадам. Каждой сестре по серьге, и что получится?
Вольский возбужденно вытянул руку с растопыренными пальцами, как бы наглядно демонстрируя ошибочность решения командования фронта. Затем положил перед Юдиным листок с цифрами: сколько и каких танков придается соединениям.
— Понимаете, — горячо продолжал он, — тяжелые и средние танки распылили. Легкие пойдут без прикрытия тяжелых и средних. Дорого это нам обойдется!
В знак согласия Юдин молча наклонил голову.
Взяв свои записи, генерал вздохнул и решительно заявил:
— Иду к прямому проводу. Буду говорить с начальником штаба или попрошу Мехлиса принять меня... До свиданья!..
Глядя вслед ушедшему Вольскому, Юдин задумчиво произнес: [50]
— А ведь прав генерал! Танковые бригады действительно распылены. Ну какую помощь может, к примеру, оказать тяжелый батальон своими четырьмя танками семьдесят седьмой горнострелковой дивизии? А если объединить все тяжелые машины да за ними пустить средние и легкие, получится превосходный танковый таран. Неужели этого не понимают там, наверху? Ну, давай, Федор Иванович, дальше...
Мы снова занялись подсчетами. Через полчаса вернулся успокоившийся Вольский.
— Смотрите, товарищ Юдин, что я наметил. — Он подсел к столу и стал чертить на листе бумаги схему. — Вот тридцать девятая и сороковая танковые бригады. Я предложил объединить их. Вместе у них наберется семнадцать тяжелых и средних танков да еще тридцать два легких. Их надо усилить пятьдесят шестой бригадой, создать боевой порядок уступом и использовать на главном направлении — на Киет и Хан-Оба. Для захвата Корпечи отдельно бригаду не выделять, а возложить эту задачу на третий батальон... Глядите... Улавливаете? Мы будем иметь довольно мощный, в сто тридцать машин, танковый клин. Такой клин в состоянии протаранить любую оборону.
Вольский расстегнул ворот кителя и, увлекаясь все больше, продолжал:
— Танковые бригады не подчинять командирам стрелковых соединений, а оставить в непосредственном подчинении командарма. Организовать взаимодействие со стрелковыми соединениями, в полосе которых действуют танкисты. Как вы думаете?
Юдин потер пальцами лоб и медленно ответил:
— Мысль, конечно, правильная. Только как окончательно решит фронт?
— Решение скоро сообщат, — убежденно ответил Вольский. — Я говорил с Вечным. Он обещал срочно доложить командующему и Мехлису. А пока, если не возражаете, я чуточку отдохну.
Генерал, не снимая реглана, прилег на топчан, а мы с Юдиным сели заканчивать подсчеты, надеясь вечером выехать в войска.
Часа через полтора позвонили с узла связи. Вольский быстро ушел, а вернувшись, еще с порога весело известил нас: [51]
— Мехлис мое предложение утвердил. Командарм пятьдесят один получит указания. Живем!..
Приятно было наблюдать за этим неугомонным человеком, проявлявшим столько энергии и настойчивости. И не менее приятно было узнать, что он «протаранил» даже Мехлиса, но своего добился.
Окончательно успокоившись, Вольский уехал в 44-ю армию, а я поспешил в Семисотку, чтобы, насколько возможно, ускорить ремонт. Юдин собрался в танковую бригаду Скорнякова, но его вызвал командующий армией генерал-лейтенант Владимир Николаевич Львов — человек, которого очень уважали в войсках за смелость, незаурядные способности и хорошую оперативно-тактическую подготовку{1}.
Начало атаки было назначено на 10.00 13 марта. Еще накануне резко повысилась температура воздуха. Утро началось мелким дождем, потом повалил мокрый снег. Состояние грунта было таким же, как во время неудачной атаки 27 февраля.
Тем не менее после короткой артиллерийской подготовки части 51-й армии снова пошли в наступление. Атаку возглавляли 398-я и 236-я стрелковые дивизии, поддержанные 39-й и 56-й танковыми бригадами.
Главный удар наносился в направлении Киет и Хан-Оба, и на первых порах наши действия развивались успешно. Но противник вскоре перегруппировался и стал оказывать упорное сопротивление. Наша пехота залегла, потом отошла на исходные позиции. Легкие танки начали было выдвигаться вперед, однако размокший грунт лишил их маневра. Неся потери от артиллерийского огня противника, они вынуждены были отходить.
Вместе с бригадным комиссаром Соломко мы шли по танковым следам за атакующими частями. Навстречу, утопая гусеницами в грунте, полз легкий танк Т-60. На броне сидел танкист и держал на руках мертвого товарища. Мы остановили машину. Выяснилось, что убит командир танка и экипаж вышел из боя, чтобы отвезти тело убитого. Через несколько минут этот танк обогнал нас: оставшиеся в живых члены экипажа спешили снова присоединиться к атакующим. [52]
Вечером, вернувшись в штаб 51-й армии, я опять встретил генерала Вольского. Он шагал по земляному полу полуразвалившейся хаты и возбужденно говорил:
— Понять не могу, что происходит? Вечный вчера заверил, что в использование танков будет внесена поправка. С этим согласился и Мехлис. А что получилось? Танки, как и намечалось по первоначальному варианту, роздали дивизиям. Мало того, комбригов лишили права управлять своими бригадами в бою, а тяжелые танки вообще не выпустили. Побоялись порвать коробки, как в феврале. В атаку мелкими группами шли только легкие танки. Их и бил противник. А Скорняков вот сунулся без разведки, попал под обстрел и оставил на поле боя больше половины танков, даже не попытавшись их эвакуировать. Опять тебе, Галкин, работа.
— К этому мы привыкли. Было бы чем работать...
С утра 14 марта войска 51-й армии возобновили атаки, но, как и раньше, успеха не добились. Сопротивление противника усилилось. И все же попытки наступать по всему фронту продолжались — и 15, и 16, и 17 марта. Танковые части и на этот раз понесли значительные потери. В 56-й бригаде осталось на ходу лишь шесть машин. Из остатков 39-й бригады и 229-го тяжелого танкового батальона была создана сводная группа... из восьми КВ.
Для усиления 51-й армии командование фронта снова подчинило ей 55-ю танковую бригаду, которая всего несколько дней назад перешла в распоряжение командующего 47-й армией.
В ночь на 19 марта Максим Денисович Синенко перевел свои части из-под Джанторы на северную окраину селения Тулумчак, где занял оборону. И сделал это своевременно: 20 марта разыгрались события, которые могли печально кончиться не только для 51-й армии, но и для всего Крымского фронта.
Поздно вечером 19 марта к нам в Семисотку приехал адъютант Вольского, ставшего теперь заместителем командующего фронтом по автобронетанковым войскам и начальником АБТУ вместо генерала Павелкина. Адъютант передал требование Вольского максимально ускорить ремонт. В связи с этим солдаты рембазы были вызваны по тревоге к рабочим местам. Коммунисты и комсомольцы, собранные Морозовым на пятиминутку, как [53] всегда, первыми взялись за дело. Личный пример действовал лучше всяких слов.
К рассвету бригада комсомольцев старшего сержанта Рычкова уже заменила двигатель на «тридцатьчетверке». Электросварщик рядовой Петр Цибанов, человек степенный и медлительный, успевал обслуживать все бригады и быстро выполнял самые необходимые сварочные работы. Пробоины в броне корпусов решили не заваривать — не хватало времени. Их просто забивали деревянными или стальными пробками и закрашивали.
— Не может снаряд два раза угодить в одно место, — вслух рассуждал Цибанов. — А чтобы дырка не вызывала сомнений, достаточно приглушить ее и колышком.
В ту ночь мы лишний раз убедились, что Цибанов — отличный мастер своего дела.
Крупнокалиберный немецкий снаряд расколол и отогнул на одном из танков кусок бортовой брони. Чтобы поставить этот кусок на место и приварить, нужно было предварительно его вырезать. Но резак не действовал из-за отсутствия кислорода, и машину, у которой были устранены все другие повреждения, нельзя было выпустить из ремонта. Я решил посоветоваться с Цибановым: не сможет ли он обрезать броню электродом? Дело это очень сложное. И не каждый электросварщик за него возьмется. Цибанов походил вокруг машины, пощупал загрубевшими пальцами броню, помурлыкал что-то себе под нос, свернул цигарку, прикурил ее от электрода и наконец выдохнул:
— Сделаем, товарищ начальник. Прибавь-ка газку, малый! — крикнул он мотористу сварочного агрегата, надевая брезентовые рукавицы.
Сноп искр брызнул из-под электрода, и струйка расплавленного металла потекла по борту к гусенице. Сквозь темное стекло щитка было видно, как электрод плавит броню, прорезая в ней узкую щель. Через четверть часа кусок брони в полцентнера весом упал на песок у танка. В следующие полчаса он был установлен на место и приварен.
Внимательно осмотрев танк, Цибанов вытер грязным рукавом ватника пот со лба и молча, подобрав электропровода, зашагал к следующей машине. Я подошел и так же молча пожал ему руку. [54]
Не хуже работали и его товарищи. Взвод Головченко за ночь закончил установку моторов на двух танках, а взвод воентехника Яковенко к рассвету опробовал на ходу тяжелый КВ.
К трем часам утра завелись первые пять танков. Когда они на малой скорости, не зажигая фар, взяли курс к высоте 28,2, где находился командный пункт, усталые, но счастливые ремонтники не выдержали и пустились в пляс.
На высоте тоже бодрствовали в ту ночь. Комендантская рота и десяток резервных танковых экипажей, подведенные туда еще с вечера, приводили в порядок командный пункт, изрядно пострадавший в дни последних боев. Люди работали молча. Исправляли ходы сообщения, отрывали капониры для танков и пулеметные окопы. Командир противотанковой батареи торопил расчеты, которые на руках вкатывали 45-миллиметровые противотанковые пушки. То слева, то справа возникал и сразу же затихал приглушенный гул моторов: танкисты устанавливали в капониры свои машины.
На северных скатах высоты Вольский давал указания полковнику Юдину — заместителю командующего армией, как лучше установить в засадах танки, только что пришедшие из ремонта. Кивнув мне, генерал коротко передал, что немцы подводят в район Владиславовки большое количество танков и, очевидно, готовятся к атаке.
Солнце уже вставало из-за горизонта. Его косые лучи мечами прорезали утренний туман, который плотно прикрыл передний край наших войск и сделал невидимыми позиции противника. Командарм Львов с начальником штаба внимательно осматривали высоту. За ночь здесь многое изменилось. Появились узкие щели с нишами в стенах и ячейки в рост человека; ломаной змейкой потянулся далеко в тыл ход сообщения, а в нескольких десятках метров впереди КП, на склоне высоты, обращенном к противнику, хорошо замаскировались противотанковая батарея и несколько станковых пулеметов. В ячейках по-хозяйски расположились истребители танков, разложили в нишах связки гранат, бутылки с горючей жидкостью.
Командарм, дружески поздоровавшись с Вольским, заметил:
— Минут пятнадцать назад был отчетливо слышен [55] гул моторов в районе Владиславовки. Не миновать нам сегодня встречи.
Как бы в подтверждение этих слов снова донеслось знакомое гудение моторов: двинулись немецкие танки. Над нашим передним краем появилась «рама». Самолет кружил на большой высоте. Генералы переглянулись и пошли в блиндаж — к приборам наблюдения. Вот-вот начнется артиллерийская подготовка, а за ней — и танковая атака противника. Начальник штаба полковник Котов склонился над аппаратом, отдавая последние указания войскам.
Казалось, все вокруг замерло, приникло к земле, сжалось, как тугая пружина. Не нужно было ни команд, ни предупреждений о необходимости соблюдать полнейшую маскировку. Все понимали друг друга с одного взгляда, с одного жеста. Бойцы, оборонявшие КП, втиснулись в окопы. Людьми владела одна мысль: скоро ли?
Неумолимо бежали минуты, но все оставалось неизменным. Со стороны противника не раздалось ни одного выстрела. Только гул моторов напоминал о том, что в глубинах тумана катится и грохочет невидимая железная громада.
И вот наконец началось.
С треском расколов воздух, заговорили наши противотанковые пушки. К ним присоединилась артиллерия более крупных калибров. Чаще и чаще впереди начали вздыматься черные столбы земли и дыма.
Из-за высотки перед Ново-Марфовкой, как бы раздвигая зацепившиеся там космы тумана, вынырнула серая точка. За ней показалась вторая, третья... Их уже несколько десятков — этих точек, превращающихся по мере приближения в тупорылые неуклюжие танки. Даже невооруженным глазом видны вспышки выстрелов короткоствольных танковых пушек, частыми очередями отстукивают пулеметы. Танки идут, развернувшись в боевой порядок, углом вперед.
Ведя беспорядочный огонь с ходу, вражеские машины выходят к балке, по краю которой петляют наши траншеи. Вот первые танки исчезают в балке. Впереди видны немецкие машины Т-3. За ними — верткие чехословацкие легкие танки и группы танкеток. Потом снова средние танки... И так волна за волной, волна за волной... Сколько их? Не сочтешь, да и некогда считать. [56]
В некоторых наших частях возникло замешательство.
Слева от стыка дивизий оборонялся 792-й стрелковый полк. Телефонная связь с ним прервалась.
— Радио! — почти крикнул командарм.
Но полковая радиостанция тоже перестала отвечать. Началось замешательство и в стрелковом полку, занимавшем оборону справа.
784-й горнострелковый полк, оборонявший высоту, постепенно стал отходить в направлении Джанторы.
Лицо Львова посерело, на крутом лбу пролегла глубокая складка. Однако ни жестом, ни словом не выдал он своего волнения. Подозвав адъютанта, командарм отдал какое-то распоряжение и снова прильнул к окулярам стереотрубы. Через несколько минут две танкетки со штабными офицерами быстро вынырнули из-за высоты и, пользуясь складками местности, понеслись к переднему краю.
В это время немецкие танки, раздвинув стык наших дивизий, как через ворота, устремились в Корпечь. Подавив противотанковые батареи, они ворвались в селение, но там попали под удар артиллерии армии и, оставив подбитыми несколько машин, повернули обратно. На них обрушились гвардейские минометы, вызванные по приказанию командарма. На какое-то время все исчезло из глаз, окутанное серо-пепельным дымом. А когда дымовая завеса немного поредела, мы увидели, как вражеские танки, перевалив через передний край, в беспорядке уходят к высоте с тремя курганами в районе Владиславовки.
Наступила короткая пауза. Фланги наших дивизий быстро сомкнулись, полки приводили себя в порядок, перегруппировывались подразделения.
В 13.00 противник повторил атаку на Корпечь. На этот раз он бросил против наших войск более 60 танков и два батальона пехоты, посаженной на автомашины. Но путь фашистам снова преградил огонь артиллерии трех стрелковых дивизий, двух дивизионов гвардейских минометов и армейской артгруппы.
И опять не выдержали нервы наступающих. Теряя танки, автомашины и пехоту, гитлеровцы быстро откатились к Владиславовке.
Время перевалило далеко за полдень. Косые солнечные лучи уже не обжигали лица, а только слепили глаза. Легкий ветерок с севера приносил залах Гнилого [57] моря. Немецкие батальоны в сопровождении танков в третий раз пошли на наши траншеи.
70 танков с десантом на броне спустились в балку перед входом в Корпечь. Из балки послышалась усиливающаяся трескотня автоматов, ударили длинные пулеметные очереди, донеслись глухие взрывы ручных гранат. Наша пехота, вначале прижатая танками, теперь поднялась и достойно (встретила противника.
Но силы нашей артиллерии были раздроблены в этот раз по трем направлениям. И гитлеровцы, не считаясь с потерями, проскочили северо-восточные окраины Корпечи, растеклись по лощине и стали приближаться к высоте 28,2.
На всем пространстве от Корпечи до высоты — ни деревца, ни кустика. Все вытоптано, смято, сожжено. Только глубокие танковые колеи вдоль и поперек прорезают лощину да темнеют засохшие комья грязи.
Расстояние между немецкими танками и высотой сокращается с каждой минутой. Неподалеку, взрывая землю, падают снаряды танковых пушек: то недолет, то перелет. Наша артиллерия бьет с флангов, но загораются всего две-три легкие машины. Остальные увеличивают скорость. Головной танк, расплескав на пути грязный ручеек, вздыбливается, как для прыжка. К ручейку, развернувшись по фронту, спешат все новые и новые машины.
Батарея, укрытая на склоне высоты, впереди наблюдательного пункта, открывает беглый огонь. Снаряд летит за снарядом, но они только высекают брызги искр на вражеской броне. Станковые и ручные пулеметы бьют с высоты по смотровым щелям, по приборам наблюдения. Невольно создается ощущение, будто вражеские машины неуязвимы и их уже не остановить. Лязг гусениц все ближе, все явственнее...
Головные немецкие танки уже прошли ячейки истребителей и преодолевали крутой подъем. Впереди перед вершиной небольшая терраса. Здесь они прекратили огонь: снаряды перехватываются бугорком за террасой.
В таком же положении оказались и наши противотанковые орудия, находившиеся на высоте, возле КП. Наступили те критические минуты, когда только от умения командиров и стойкости бойцов зависел исход этого трудного боя. [58]
— Орудия на бруствер! — скомандовал командир батареи и бросился к первому орудию. Бойцы расчета не выкатили, а, скорее, выбросили легкую пушечку на бруствер окопа. Лейтенант припал к прицелу в тот момент, когда головной немецкий танк, пытаясь обойти встретившийся на пути большой камень, на мгновение подставил борт. — Огонь!.. — Снаряд продырявил борт и бензобак. Танк судорожно вздрогнул, грохнул сильный взрыв, машину окутали черные клубы дыма.
— Глядите! — крикнул кто-то из офицеров.
Сползая боком по склону, закружился второй немецкий танк, сбросив разорванную снарядом гусеницу. Теперь батарея почти в упор била по головным машинам. Те, что подходили сзади, замедлили скорость и начали разворачиваться. Несколько легких танков устремились влево, втискиваясь в узкую балку, северо-западнее высоты. Другие понеслись вправо... На наших глазах развертывались громадные стальные клещи, готовые охватить высоту.
В северо-западной балке закипел бой. Торопливо, точно обгоняя друг друга, били немецкие малокалиберные пушки, почти без пауз строчили пулеметы. А через небольшие промежутки времени, перекрывая сухим треском весь хаос звуков в балке, рявкала наша танковая пушка: в бой вступил экипаж братьев Шевцовых, который ночью привел свою машину к высоте и встал в засаду.
О боевых делах четырех братьев Шевцовых знал весь фронт.
После призыва в армию Виктор, Павел, Николай и Василий Шевцовы попали в учебную часть при танковом заводе. Там они облюбовали тяжелую машину KB, попросили не разлучать их и назначить в один экипаж. Командование не возражало, и вскоре на башне KB появилась белая надпись: «За Родину! Экипаж братьев Шевцовых».
Командиром назначили опытного танкиста Леонида Арефьева. Заместителем стал Виктор Шевцов, механиком-водителем — Павел, артиллеристом — Николай, радистом — Василий. Экипаж геройски сражался за Крым. В одном из боев был тяжело ранен Арефьев. Танк вышел из этого боя рябой, как после оспы. 53 бронебойных снаряда оставили вмятины в уральской броне и ни один не [59] проник внутрь. После ранения Арефьева командиром танка стал Виктор Шевцов...
И вот теперь, увидев, что гитлеровские танки пытаются обойти высоту, Виктор вывел свой KB из укрытия и двинулся на середину балки, навстречу противнику. Останавливаясь на несколько секунд перед каждым выстрелом, экипаж с дистанции 250–300 метров подбивал и поджигал вражеские машины бронебойными и фугасными снарядами. Несмотря на сосредоточенный огонь всей группы немецких танков, KB оставался неуязвимым и упорно двигался вперед. Четыре фашистские машины уже пылали на середине балки, две взорвались от прямого попадания снарядов в боеукладку. Одна застряла, распластав гусеницу. А дистанция между KB и противником неумолимо сокращалась. Не только от бронебойных, но и от фугасных снарядов, выпущенных почти в упор, как яичная скорлупа, проваливалась броня на гитлеровских машинах. Некоторые из них, отстреливаясь, дали задний ход. Остальные разворачивались, растекаясь по краям балки. Но там их встречали огнем наши «тридцатьчетверки», по башню врытые в землю. Здесь противник не прошел.
Гораздо труднее сложилась обстановка на юго-восточной стороне высоты. Там в балку втянулось значительное количество средних немецких танков, многие из которых имели усиленную броню. Используя маневренность и более мощный огонь своих машин, гитлеровцы обходили засады и, хотя несли потери, все же продвигались вперед.
Но вот внимание всех находившихся на КП привлекла дорога, протянувшаяся от Тулумчака. На ней непрерывно вставали черные столбы разрывов. Гитлеровцы били по дороге, вспахивая снарядами и минами пустое место.
Почему? С какой целью?
Недоумение рассеялось, когда из огня и дыма вынырнул советский танк и на предельной скорости, отбрасывая гусеницами фонтаны дробленой земли, понесся наперерез подтягивавшимся к высоте вражеским машинам. За ним, в разных местах прорываясь через огневой шквал, показались группы танков — одна, вторая, третья... Развернувшись в линию, они неслись к высоте.
Это из-за восточных скатов высоты за Тулумчаком шла танковая бригада полковника Синенко. Перерезав [60] дорогу на Корпечь, Синенко вместе со 143-й стрелковой бригадой наносил мощный удар во фланг противника. По ним-то и открыли гитлеровцы заградительный огонь.
Маневрируя среди разрывов, проваливаясь в воронки и рытвины, танкисты Синенко проскочили через заградительный огонь и уже «сели на хвосты» танковых боевых порядков противника.
Ободренные подоспевшей помощью, вышли наши танки и из засад. Полтора десятка Т-34 и KB пошли, что называется, напролом. Гранатометчики пустили в ход «карманную артиллерию».
Войска смешались. В уши бил только лязг гусениц, грохот танковых пушек и треск пулеметов. Стало даже тяжело дышать — воздух пропитался гарью, дымом, окалиной...
Третья контратака гитлеровцев была отбита.
Вокруг высоты 28,2 неподвижно застыли 38 немецких танков. Добрая половина из них сгорела, с десяток получили повреждения, а шесть оказались совершенно исправными: их бросили экипажи, пытаясь спасти свою жизнь.
Командир танковой бригады подполковник Калинин подошел к поврежденному танку братьев Шевцовых и, погладив нагретую солнцем броню, произнес свои любимые слова:
— Интересный ты мужчина. Только разделали тебя, как бог черепаху.
Башня танка, лоб и борта были исхлестаны снарядами и пулями крупнокалиберных пулеметов. Несколько вольфрамовых сердечников подкалиберных снарядов увязли в лобовой части башни.
Приятно было сознавать, что к боевому успеху танковой бригады Синенко причастны и ремонтники: это они возвратили в строй большинство машин, действовавших из засад.
Через несколько минут на высоту поднялся полковник Синенко. Подойдя к командарму, он спокойно, будто и не было позади этого трудного боя, доложил:
— Ваш приказ выполнен. После дозаправки горючим и боеприпасами бригада может выполнять новую задачу.
Командарм пригласил Синенко в свой блиндаж, куда к этому времени прибыл Мехлис (наши автоматчики провели [61] его скрытыми ходами сообщения). На сей раз, к удивлению окружающих, Мехлис сбросил с себя маску хмурости и недоступности. Он пожал полковнику Синенко руку, предложил выпить стопку коньяку и поздравил с новой наградой — орденом Красного Знамени.
О своем поздравлении Мехлис, видимо, тут же забыл. По свидетельству Максима Денисовича Синенко, ныне проживающего в Москве, обещанный орден он так и не получил.
Выяснилось, что на этом участке фронта нас контратаковала 22-я танковая дивизия гитлеровцев, остатки которой скрылись где-то за Владиславовной.
Исправные танки, брошенные фашистами у высоты 28,2, сразу подобрали наши ремонтники и использовали в качестве тягачей. Командир ремонтного взвода техник-лейтенант Яковенко быстро освоил управление трофейными машинами, а затем обучил этому делу своих подчиненных. Так мы заимели шесть неплохих тягачей, правда с бензиновыми двигателями.