Танки возвращаются в бой
После неудачных боев 13–16 марта ремонтникам опять предстояло трудиться день и ночь. Мы установили, что значительную часть подбитых и эвакуированных с поля боя танков бригады Скорнякова можно восстановить войсковыми средствами. На долю 49-й ПРБ пришлось до двух десятков «тридцатьчетверок» и KB из других танковых бригад.
К 24 марта бригада Скорнякова имела в строю уже свыше 30 машин, бригада Калинина — 23. Боеспособной считалась и бригада Синенко. Но слишком мало танков было у Хроменкова и Вахрушева. К тому же ремонтники стали испытывать острую нужду в запасных частях к тяжелым танкам.
Для успеха дальнейшего наступления у нас пока не хватало сил. Это понимал каждый. Но командование фронта с этим не посчиталось. 24 марта в журнале боевых действий штаба фронта появилась такая запись: «Войска фронта 24.3, возобновив наступление, вели ожесточенные бои на всем фронте, но существенного успеха не имели». Записи за 26-е и 27-е снова засвидетельствовали, что в боях за овладение Кой-Асановским узлом сопротивления наши войска не добились успеха. [62]
Кой-Асан находился почти в самом центре Парпачского перешейка. Противник оборудовал здесь сильно укрепленные позиции с развитой системой фланкирующих и кинжальных огней и скрытыми огневыми точками. Вражеская артиллерия и минометы, тщательно замаскированные в домах и дерево-земляных укреплениях, оставались незамеченными. Гитлеровцы подтянули сюда даже дальнобойную артиллерию (на железнодорожных платформах) и усилили противотанковую оборону, использовав новую 75-миллиметровую пушку и подкалиберные снаряды.
«Вся эта система обороны и оборонительных сооружений противника не была раскрыта до наступления. Армия не имела представления о системе огня и характере укреплений. Не был найден и ключ к этим позициям, а таким ключом являлись командные высоты 69,4 и 66,3...» — писал Военному совету фронта офицер Генерального штаба тов. Житник, анализируя неудачи мартовского наступления.
Генерал Вольский также считал, что наступательные действия были организованы из рук вон плохо. Я присутствовал при его разговоре с комиссаром Соломко.
— Такие укрепления нужно подавлять массированным огнем артиллерии, а мы лезем на артиллерийские батареи легкими танками, — возмущенно говорил Вольский. — И что получается? Только, глядишь, пополнились танками, их тут же посылают с общевойсковыми соединениями брать в лоб Кой-Асановский узел, вместо того чтобы обойти его правым флангом!
— Почему бы не подсказать, Василий Тимофеевич? — спросил Соломко. — Ведь так можно потерять все танки, а они понадобятся для решающего удара. Думаю, что это пополнение — последнее. Вряд ли Ставка в состоянии давать нам сотни машин. Да и ремонтные ресурсы кончаются.
— Разве я не подсказывал, Петр Михайлович? — с досадой ответил Вольский. — Не действует. Тщательно подготовить операцию, видимо, не могут. Мехлис торопит с наступлением, а положение Козлова, сам понимаешь, какое...
Утром 3 апреля войска фронта снова пошли в наступление на Кой-Асановский узел сопротивления. Главный удар на высоту с кладбищем и пятью курганами наносили [63] войска 44-й армий, вспомогательный — войска 51-и армии: три дивизии, две стрелковые бригады, танковая бригада и танковый батальон.
Атака не увенчалась успехом.
Поздней ночью 3 апреля В. Т. Вольский вернулся от командующего фронтом Козлова и бросил на стол только что подписанный приказ.
— Вот, подписали, когда почти все танки перебиты ни за понюх табаку! — нервно сказал он.
В приказе отмечалось, что командиры частей и соединений использовали танки разрозненно, без должной разведки огневых точек и минных полей противника, и атаковали на малых скоростях. Командующий требовал эшелонировать боевые порядки в глубину и в первом эшелоне пускать тяжелые машины, которые должны подавлять систему противотанковой обороны и прокладывать путь легким танкам. Бригады предлагалось использовать в полосах стрелковых дивизий. Взаимодействуя с пехотой, танкисты оставались в непосредственном подчинении командующих армиями.
— Нужно проследить, Петр Михайлович, чтобы приказ своевременно дошел до командиров бригад и начальников автобронетанковых войск армии. Фронт снова готовит общее наступление, — предупредил Вольский.
— Сколько примерно времени дается на подготовку?
— Судя по разговорам, не более четырех-пяти дней.
— Что ж, постараемся, — отозвался Соломко и углубился в бумаги.
Утром 4 апреля мы с Петром Михайловичем снова выехали в войска. Он — в танковые бригады, я — к ремонтникам.
— Нажимай, Федор Иванович, на ремонт, — напутствовал меня Соломко. — Может быть, еще поспеем дать десятка два машин. Да прошу тебя обратить особое внимание на восстановление KB, без них очень трудно легким танкам.
Везде, где удалось побывать, я видел, как самоотверженно работают ремонтники. Однако не все шло гладко: не хватало нужных деталей.
Вечером 7 апреля я приехал в Семисотку и застал там Петра Михайловича Соломко. С необычной для него строгостью он допытывался у начальника рембазы Лаптева, почему медленно идет ремонт КВ. Лаптев молчал, [64] а военком Морозов доказывал, что делается все возможное, но отсутствуют запасные части, и это — непреодолимое препятствие.
— А вы чего, Федор Иванович, смотрите? Сколько KB стоит в ремонте, а выхода нет второй день? — упрекнул меня комиссар. — Успокоились, что ли?
— Выход будет, товарищ бригадный комиссар. Завтра дадим еще две-три машины.
Петр Михайлович немного поостыл, а когда мы отошли в сторону, я доложил:
— С KB дело табак. Семь машин стоят неподалеку от противника. Эвакуировать их пока не удалось. Пять требуют капитального ремонта. Сегодня я распорядился снять детали с других машин, чтобы восстановить хотя бы вот эти пять или шесть. Иного выхода нет. С запасными частями совсем плохо. Ремонтники душу вкладывают в работу, а результатов никаких нет. Упрекай да подгоняй, а толку что? Выше себя не прыгнешь!
— В том-то и дело, что надо прыгнуть, — не то себе, не то мне сказал Соломко и устало закрыл глаза. Комиссар, видимо, очень утомлен. Только сегодня он уже побывал в нескольких танковых бригадах. Проводил короткие совещания партийно-комсомольского актива батальонов и рот, обходил экипажи, детально интересовался настроением людей, состоянием боевых машин.
Умел комиссар заглянуть в душу солдата, когда нужно, подбодрить, где нужно, подсказать. Солдаты и офицеры встречали его, как родного, делились своими сокровенными думами. Но сегодня разговор сводился везде к одному. Мало танков. Ремонт останавливается. Нет запасных частей и агрегатов. Нечем вытащить машины с ничейной земли.
Петр Михайлович открыл глаза, выпрямился, развернув плечи, и тихо проговорил:
— Завтра или послезавтра предстоит наступать. Артиллерийские позиции опять придется штурмовать легкими танками. А в каждой машине — живые люди...
Инженерам и техникам, пришедшим на фронт в 1944–1945 гг., трудно понять, что помощник начальника фронтового управления и бригадный комиссар могли ломать голову над тем, где достать несколько годных дисков главного фрикциона, чтобы восстановить КВ. Трудно поверить, что бывали ситуации, когда в километре [65] от нас стояли подбитые врагом машины, но нам нечем было забуксировать их, чтобы вытащить и «оживить». А ведь такое бывало сплошь и рядом...
Утром 9 апреля 44-я армия по всему фронту, а 51-я частью сил опять начали наступать на Кой-Асановский узел сопротивления. Вот что записано об этом событии в журнале боевых действий штаба фронта:
«...Но снова туман, части при первоначальном наступлении потеряли ориентировку и не выдержали направления... наступление захлебнулось. 40 тбр и 229 отб, выйдя своевременно с исходных позиций, в тумане сбились с направления, попали на минные поля противника... 229 отб потерял три танка. В сороковой подорвалось на минах 6, в том числе и танк командира бригады».
Итак, попытка наступать сорвалась из-за тумана. Начали готовиться к следующей. Теперь, казалось бы, необходимо более продуманно организовать бой. Однако штабы ограничились приказом: «Продолжать наступление». Новое наступление одни части начали в 12.00, другие — в 14.00. 229 отб вторично пошел в бой без пехоты, а пехота наступала без танков и артиллерии.
Израсходовав в тумане почти все боеприпасы, артиллеристы не смогли сопровождать огнем танки и пехоту. Правда, в 13.00 был открыт огонь оставшимися снарядами, но ни танки, ни пехота в это время в атаку не были подняты. А когда в 14.00 наконец пошла пехота, артиллерия ничем не смогла ей помочь.
В танковую бригаду Калинина я приехал утром, перед наступлением. Комбриг готовился лично возглавить атаку.
— Зря, Иван Петрович, сам лезешь вперед, да еще в таком тумане. Неровен час, подобьют твою машину, и бригада останется без управления, — убеждал я Калинина. — Иди между первым и вторым эшелонами, чтобы бригада была на виду, и командуй. А если потребуется, всегда сможешь вырваться вперед.
— Нет, инженер, не отговаривай! Неделю толчемся возле этой проклятой высотки с крестом. Сам пойду вперед и бригаду на высоту выведу.
— Дело твое. Ни пуха тебе ни пера! Но имей в виду — сядешь на мины, эвакуировать нечем...
— Честно сказать, только мин и боюсь. Где-то рядом минное поле, а где — толком не разведали. [66]
Туман становился все плотнее. Он накатывался волнами. То накрывал бригаду так, что экипажи не видели один другого, то внезапно поднимался над землей и обнажал перед вражескими наблюдателями все наши части. Артподготовка началась дружно и в назначенное время. Переждав несколько минут, Калинин повел свою бригаду. Белесые космы тумана поглотили атакующих.
Выйдя на ближайшую высотку с офицерами штаба бригады, мы пытались хотя бы угадать, что происходит впереди. Через полчаса кто-то принес весть: пехота залегла, танки попали на минное поле, многие подорвались, в том числе и машина командира бригады.
Когда туман немного рассеялся, мы увидели недалеко от окопов противника несколько неподвижных танков. Среди них была и машина комбрига. Подобраться к танкам ремонтники смогли только с наступлением темноты.
Почти шесть часов подполковник Калинин крутил рукоятки подъемисто и поворотного механизмов пушки, отбиваясь от наседавших гитлеровцев.
— Руки отмотал вконец... — устало оказал мне Иван Петрович. — А стрелок-радист расстрелял все пулеметные диски, отправив на тот свет несколько фрицев. Один гитлеровский офицер до того обнаглел, что высунулся из блиндажа по пояс, причем одна щека у него была в мыле, верно, не успел побриться. Ну, так недобритым он и остался. Поймал я его в перекрестие прицела и не пожалел снаряда. Пошел к праотцам, интересный мужчина.
За этот день мы потеряли 12 тяжелых танков, но только два сумели эвакуировать с поля боя. Много недосчитались средних и легких танков, но эвакуировали только часть из них.
Командующий фронтом Козлов по телеграфу снова приказал 51-й армии ночью овладеть высотой с кладбищем, а днем собрать силы и продолжать выполнять задачу, 44-й — овладеть высотой 66,3.
Попытки продолжать наступление повторялись ночью и днем 10 и наконец утром 11 апреля, но безрезультатно.
Наши танки нередко даже переваливали через передние траншеи гитлеровцев, утюжили гусеницами окопы, но, лишенные поддержки, возвращались с немалыми потерями. Прежние ошибки упорно повторялись!
Три дня и две ночи беспрерывных атак на плохо разведанные [67] укрепления противника, без достаточной подготовки и учета метеорологических условий значительно ослабили наши атакующие части, главным образом танковые. В этот раз мы лишились 70 машин, причем около 40 из них остались неэвакуированными.
Только вмешательством Ставки были прекращены дальнейшие попытки взять в лоб Кой-Асановский узел сопротивления. Все последующие действия свелись к атакам отдельных объектов штурмовыми отрядами, которым помогали и танковые подразделения.
17 апреля заехал я, помню, в бригаду Калинина, значительно пополнившуюся легкими танками за счет прибывших маршевых рот. Иван Петрович сидел в приспособленной под штаб ремонтной летучке. Вместе с ним был военком батальонный комиссар Мжачик. Увидев меня, Иван Петрович нарочито громко проговорил:
— Может, инженер нам скажет: кого слушать?
— Что произошло? — спросил я, с недоумением глядя на командира бригады.
— А то, — вздохнув, ответил Калинин, — в приказах пишут одно, а на совещаниях говорят другое... Послушал бы ты, что военком рассказывает! Был он вчера на совещании политсостава пятьдесят первой армии. Мехлис разнос устроил за то, что вперед пускают тяжелые танки. А Козлов в приказе от третьего апреля требует вперед посылать именно тяжелые. И под их прикрытием — легкие. Кого слушать?
— А как бы поступили вы, комбриг?
На круглом лице Калинина появилось что-то похожее на усмешку. Легонько хлопнув себя по лысине, он сказал:
— Ишь ты, интересный мужчина!.. Сперва, по-моему, надо разобраться: кто командует... — Он выразительно махнул рукой и тут же предложил: — Давайте-ка лучше закусим.
«Хитрит Иван Петрович, — подумал я. — В бою он, конечно, поступит, как нужно. Но на мой вопрос отвечать явно не хочет. Почему?..»
Месяц боев за овладение Кой-Асановским узлом сопротивления, четыре наступления крупными силами фронта потребовали от ремонтников и эвакуаторов не только огромного напряжения всех сил, но и высокого мастерства, смекалки, изобретательности.
Восстановление KB вырастало в проблему. Их остались [68] единицы. Поэтому даже в тех случаях, когда повреждения казались неисправимыми, люди не отступали. Помню машину под башенным номером 52. Во время атаки она наскочила на несколько противотанковых мин, забытых нашими саперами в снарядной воронке при разминировании проходов. Взрывами разбило днище, ходовую часть, подмоторную раму и покорежило двигатель. Осмотрев машину, Толмачев, Карцев, сварщик Цибаноз и другие опытные мастера пришли к выводу, что танк все же можно восстановить в полевых условиях, если удастся выправить и сварить разорванное днище. Но не так-то просто выправить вхолодную 20-миллиметровую броню! Где взять нагревательный агрегат и мощный пресс? И тут я вспомнил знакомых читателю умельцев из Керчи, которые однажды выручили нас.
Помчался в Керчь, на завод имени Войкова, разыскал старых мастеров, попросил помочь, и они постарались. На заводе нашлись и небольшой, но мощный гидравлический домкрат, и переносная форсунка, работающая на керосине или дизельном топливе.
В ремонт машины включилось все «ремонтное» начальство. Засучив рукава с удовольствием поработал и я сам.
Через двое суток KB под башенным номером 52, победно гудя мотором, двинулся в часть.
Когда речь шла о спасении тяжелой машины, оставшейся недалеко от противника, наши специалисты делали порой просто невозможное. Вот случай, о котором мне доложил военинженер Локотош.
После неудавшейся атаки северо-восточнее Огуз-Тобе застряли два KB примерно в полукилометре от противника. Экипажи остались в танках и отбивали попытки противника завладеть машинами.
Посланная туда ночью ремонтная летучка застряла в грязи и была расстреляна противником.
Видя, что другого выхода нет, полковник П. А. Юдин приказал воентехнику 1 ранга Е. Е. Бордзий пробраться ночью к танкам пешком, определить повреждения и выяснить состояние экипажа.
Бордзий ушел и... пропал. Много часов, волнуясь, ждали его. Утром в части появился заряжающий одного из КВ. Он принес записку от Бордзия: «Машины будут готовы завтра ночью или послезавтра утром». [69]
Заряжающий не мог толком объяснить, какие повреждения получили машины:
— В нашей что-то с коробкой передач. А что в другой — не знаю...
— Повреждения, наверное, пустяковые, — решил полковник Юдин.
На самом деле это было не так: рассыпались роликовые подшипники коробок передач. Подшипники нашли в части и ночью доставили к месту аварии. А чтобы заменить их, нужно было вынуть коробки из танков. Сделать это без ремонтных летучек, на которых имеются подъемные приспособления, почти невозможно.
Бордзий предложил вместо стрелы использовать пушку, а вместо подъемного устройства — трос и лом. Получилось некое подобие ворота с неподвижной осью. Но оказалось, что и с помощью этого «устройства» можно было только удержать груз на весу, а не поднять его: трос затягивался на стволе. Тогда коробку стали поднимать рывками вторым ломом, как вагой. Сантиметр за сантиметром вынули из одного танка, потом из другого, заменили подшипники и таким же способом опустили на место.
Чтобы обезопасить себя от внезапного нападения немецких автоматчиков, экипажи сняли с танков пулеметы и оборудовали впереди пулеметные гнезда.
...Все больше тревожило нас отсутствие эвакуационных средств.
Постоянно атакуя и откатываясь назад, наши танковые бригады все чаще оставляли поврежденные танки в ничейной полосе, недалеко от окопов противника. Появляться там с такими эвакосредствами, как тракторы ЧТЗ-60, было бесполезно. Да и уцелели очень немногие тракторы. Использовать для эвакуации боевые машины, как это делалось в начале операции, тоже теперь не могли: в строю их с каждым днем становилось все меньше.
Особенно много поврежденных танков оставалось в районе Кой-Асан, причем большинство экипажей не пожелали покидать свои машины. Ночью связные подносили танкистам продукты и боеприпасы. На помощь приходили и ремонтники.
В танки, оставленные экипажами, иногда забирались вражеские автоматчики, пулеметчики, снайперы. Они терпеливо поджидали «добычу». В результате танк оставался [70] в руках фашистов, а на нашей стороне появлялась еще одна солдатская могила.
Как-то инженер Локотош решил любыми средствами выкрасть из-под носа противника «тридцатьчетверку» с: неповрежденной ходовой частью. Помочь ему взялся заместитель командира 174-й эвакороты воентехник Юрий Лобадский. Поздним вечером они подвели по балке поближе к танку три трактора и залегли, проверяя, не обнаружил ли их противник. Затем по знаку Локотоша три бойца-эвакуатора поползли к машине с длинным стальным тросом.
Позже, когда все опасности остались позади, Андрей Владимирович Локотош рассказывал:
— Мы с Лобадским и тремя солдатами остались в окопчике и составили группу прикрытия. Приготовили ручной пулемет, гранаты. Время шло очень медленно. В темноте ничего не видели, только слышали, как шуршит по грязи трос. Неожиданно немцы открыли стрельбу и осветили местность ракетами. Лежим, а вокруг светло как днем. Жутко! Затем обстрел прекратился. Где наши, что с ними? Тишина такая, что слышно тиканье наручных часов. И вдруг опять стрельба. Нет, думаю, лежать в неизвестности не дело. Решил послать вторую тройку из группы прикрытия. Ребята вылезли из окопчика и пропали в темноте.
Локотош чиркнул спичкой, закурил и после небольшой паузы продолжал:
— Остались мы с Лобадским вдвоем. У нас — ручной пулемет и два запасных диска. Полежали молча, а потом не выдержали и тоже поползли. Немцы подвесили «фонарь». В туманно-желтом свете мы на мгновение увидели четыре фигуры. Наши или гитлеровцы? От волнения сердце похолодело. Но отступать поздно. «Готовься к бою», — шепчу Лобадскому. Юрий поставил пулемет на боевой взвод...
В темноте кто-то зашлепал по грязи и, ругнувшись по-русски, приглушенно сказал:
— Да держи ты его, черта проклятого, за пояс, а то еще сбежит, бугай окаянный!
— От сердца, конечно, сразу отлегло? — спросил я.
— Конечно. Перед нами была первая тройка эвакуаторов. Бойцы подталкивали в спину здоровенного гитлеровца со связанными руками. [71]
— Вот, квартиранта привели, — Доложил старший группы. — Натаскал в танк соломы, устроил постель и заснул, а пулемет выставил в люк водителя. Подкрались, фриц храпит. Тут мы его и захватили, стукнув маленько прикладом по башке...
— А что с танком? — спросили.
— Порядок в танковых войсках! — весело отозвался Локотош. — «Тридцатьчетверку» мы вытащили к утру, а пленного сдали куда следует. Говорят, он сообщил ценные сведения...
Положение с эвакуацией танков с поля боя стало столь катастрофическим, что я вынужден был обратиться к командованию фронта с просьбой организовать эту работу в ночное время, в широком масштабе, с использованием не только тракторов, а и танков. В целях маскировки просил предпринять ложное ночное наступление, выделив для этого батальон или полк с ротой танков.
Эту просьбу поддержал Вольский. Нам отказали. И тут же последовал категорический приказ: в течение одной ночи эвакуировать из ничейной зоны все подбитые и застрявшие танки...
Приказ есть приказ. Мы взялись за дело. Организовали группу под командой того же техника Лобадского, собрали сколько можно тракторов, троса. Проинструктировали людей. С наступлением темноты двинулись группами к танкам одновременно из нескольких точек. Но стоило у первого танка стукнуть коушем о буксирный крюк, как рванула первая немецкая мина, за ней последовал ураганный налет. Затявкали пулеметы. Кое-где били прямо из танков: значит, там сидели «охотники». В небе повисли осветительные ракеты. Кто до налета успел добраться до танка, укрылся. А кто замешкался — оказался на виду у немцев. Пришлось жарко. Вынуждены были людей отозвать. Вернулись не все. Так кончилась первая попытка «массовой» эвакуации.
Мрачный, раздраженный, Вольский отправился к Мехлису, а вернувшись, сообщил, что ответственность за эвакуацию танков возложена лично на него и на генерала инженерных войск Галицкого.
А что могли сделать два генерала, если у них не было средств эвакуации! Пришлось видеть мне дня через два, как три трактора под командой лейтенанта-сапера тянули «тридцатьчетверку» с порванной гусеницей и двумя [72] сбитыми катками. Машина медленно ползла, вспахивая грунт балансирами, а гусеничная лента, прицепленная к буксирному крюку, шлейфом волочилась за ней. Тракторы, сцепленные цугом, еле двигались, надрывая моторы, а сапер беспомощно суетился вокруг танка, мучился сам и мучил людей. Я остановил эту печальную «процессию», заставил надеть гусеницу на оставшиеся катки, снять балансиры и только тогда продолжать буксировку.
При эвакуации одной из машин мы потеряли в те дни отличного инженера Петра Илларионовича Морозова.
Армейская газета «Сын Отечества» напечатала корреспонденцию, в которой подробно описала этот трагический эпизод.
По нашему танку, наскочившему на мину, гитлеровцы открыли огонь. Танк отстреливался, но двинуться с места не мог. Надо было спасти драгоценную машину и людей, находившихся в ней. Морозов с несколькими смельчаками прорвался сквозь огонь и под минометным и автоматным обстрелом стал прицеплять танк к тягачу. Инженера ранило, но он не оставил работу. Его ранило во второй раз. Превозмогая боль, Морозов продолжал руководить эвакуацией, подбадривая товарищей. И даже тогда, когда получил третью рану, отказался уйти в тыл. Танк и экипаж были спасены. Но по дороге в санчасть Морозов умер на руках товарищей.
«Танкисты схоронили его у станции С. и выложили могилу белым камнем.
Молчаливые, суровые, они стояли у белой могилы. Потом натянули на головы шлемы и тяжелыми шагами пошли к машинам.
Танки дрожали от работы моторов. Дула их орудий были обращены в сторону врага».
Так заканчивалась эта корреспонденция...
Чтобы помочь в эвакуации танков, на наш фронт в последних числах апреля прибыли два специалиста из Главного автобронетанкового управления. Но, кроме командировочных предписаний, они ничего не привезли. Мы же нуждались не в словесном инструктаже, а в материальной части и оборудовании. Приезд москвичей оказался бесполезным, проблема эвакуации танков осталась нерешенной.
Как ни горько сознавать, но надо сказать правду. Бой за освобождение Крыма, блестяще начатый десантной [73] операцией, имел печальный финал, и в числе причин, обусловивших этот финал, следует назвать — отсутствие эвакуационных средств, что не позволило нам возвратить в строй множество боевых машин. Этот факт вызвал нежелательные последствия и морального характера. Танковые командиры начали свыкаться с ежедневными потерями материальной части и уже не так остро переживали свои неудачи. «Подбили танк?.. Сдадим в ремонт... Не удалось эвакуировать? Подождем, пока прибудет пополнение...» Естественно, что такие настроения в какой-то мере снижали боевой порыв танкистов.
Как-то снова заехал я в бригаду Калинина. Накануне она атаковала высоту с кладбищем и потеряла последние десять танков. Командира бригады не нашел. В балке его заместитель Горячев возился с ремонтниками у поврежденных машин. Ни командиров, ни политработников не было видно.
Направился в соседнюю балку и там, в щели под единственной оставшейся «в живых» машиной, застал всех командиров и политработников.
— Над чем колдуете? — спросил я у Калинина.
— Обсуждаем боевую задачу бригады...
Ответ прозвучал по меньшей мере странно, и я вспылил, несмотря на большое уважение к комбригу.
— Как вы собираетесь выполнять задачу? У вас нет ни одного боеспособного танка, кроме этого, под которым сейчас сидите... Разве не ясно, что главная задача сейчас — восстанавливать технику?
Иван Петрович поморщился, что-то пробурчал, однако отдал необходимые приказания.
На следующий день все командиры и политработники энергично взялись за организацию восстановительных работ. Военком одной из рот политрук Фимин во все бригады направил коммунистов и комсомольцев и сам показывал пример отличной работы.
Часть машин я приказал ремонтировать силами 49-й базы. Калинин съездил в Семисотку, где располагалась база, и убедился, как хорошо идут дела.
— Знаешь, Федор Иванович, — сказал мне как-то бригадный комиссар Соломко, лукаво улыбнувшись, — Калинин хвалит тебя.
— Вот как! А я думал, что он разобиделся... Ведь я же его изругал. [74]
— Он и за это хвалит. И разнос, говорит, устроил и помог. Кабы все так ругали...
Через несколько дней бригада Калинина снова имела более десяти танков. Этого было мало, но машины все же начали возвращаться в строй.